– Чего ради «помедлите о мужчины»?
– Девства, – сказала Соня и вовсю заработала педалями.
Хатчмейер углядел ляжку.
– Девства? Религиозный, что ли, роман с пылу с жару?
– Это мало сказать – с жару: сам как огонь.
– Что ж, по нашим временам не худо. Тиражное барахло: всякие там сверхзвезды, дзэн-буддисты, как починить ваш автомобиль или там мотоцикл. Девство тоже кстати – как раз год женщин.
Соня приостановила педали.
– Нет, Хатч, тебя не туда понесло. Это не про Богородицу.
– Как нет?
– Так вот и нет.
– Стало быть, не она одна девственница? Ну-ка, ну-ка, расскажи, это даже интересно.
И Соня Футл принялась рассказывать с высоты велосипедного седла, завораживающе поводя ногами вверх-вниз, дабы убаюкать критические способности Хатчмейера. Тот почти не сопротивлялся и, лишь когда Соня перестала крутить педали, сказал:
– Забыть, наплевать и растереть. Ну и белиберда! Ей восемьдесят, а она знай подставляется где ни попадя. Обойдемся.
Соня слезла со снаряда и, подбоченившись, нависла над Хатчмейером:
– Не ерунди, Хатч, послушай меня. Только через мой труп ты отбрешешься от этой книги. Это экстракласс.
Хатчмейер радостно улыбнулся. Во берет за глотку! Торги – не торговлишка.
– Давай, расхваливай.
– Ладно, – взялась за дело Соня. – Когда читают книги? Молчи, сама скажу. От пятнадцати до двадцати одного года. И время есть, и охота не притупилась. У кого самые высокие показатели грамотности? У шестнадцати-двадцатилетних. Верно?
– Верно, – согласился Хатчмейер.
– Конечно, верно! И вот тебе, пожалуйста: семнадцатилетний парень, поиски себя.
– Какие еще поиски! Ты меня не потчуй фрейдистской мертвечинкой. Не те времена.
– Времена не те, да и он не тот. Мальчик без патологии.
– Да ты что! А чего же он лезет на бабушку?
– Она ему не бабушка. В ней женское…
– Погоди, деточка, дай мне сказать. Ей восемьдесят, какое там в ней женское. Уж я-то знаю. Жене моей Бэби пятьдесят восемь, а женского – один скелет. Хирурги-косметологи из нее столько повынимали, что ахнешь и закачаешься. За пазухой один силикон, окорока тянутые-переобтянутые. Девственность ей обновляли раза четыре, а с лицом я со счету сбился.
– И почему все это? – сказала Соня. – А потому, что она хочет быть женщиной с головы до пят.
– Ну да, женщиной. Почти вся подмененная.
– А все-таки читает. Верно?
– Еще бы нет! За месяц больше, чем я издаю в год.
– Вот именно. Читает молодежь, читают старики. А прочих вежливенько отсылаем туда-сюда.
– Ты вот скажи Бэби, что она старуха, и сама вежливенько отправишься туда-сюда. Она за это кому хочешь пасть порвет – я тебе говорю.
– А я тебе говорю, что пик грамотности дает возрастная группа от шестнадцати до двадцати лет, потом зияние – и снова пик, начиная с шестидесяти. Права я или нет?
– Ну, права, – пожал плечами Хатчмейер.
– А книга о чем? – спросила Соня. – О том, как…
– Как один чокнутый сопляк путается с чьей-то бабкой. Где-то уже это было, давай что-нибудь поновее. Да и с тухлой клубничкой неохота возиться.
– Нет, Хатч, нет, ничего ты не понял. Это не тухлая клубничка, а история любви. Они по-человечески важны друг другу. Он нужен ей, а она ему.
– А мне они оба ни на хрен не нужны.
– Они черпают друг у друга то, чего каждому недостает. Он впитывает ее зрелость, умудренность, вкушает плод опыта…
– Вкушает? Плод? Ох, берегись, ей-богу, сблюю.
– А она заражается его юношеским жизнелюбием, – напирала Соня. – Я тебе честно говорю: это большая литература. Глубокая, значительная книга. Она высвобождает. Это экзистенциально. Это… Помнишь, как было с «Подругой французского лейтенанта» нашего Джона Фаулза? Все Штаты ходуном ходили. А теперь Америка созрела для «Девства». Да, ему семнадцать, ей восемьдесят – а все-таки он ее любит. Поймы ты, Хатч: Л-Ю-Б-И-Т. Пожилые и престарелые будут все как один покупать книгу, чтобы
