— Я Сьерро из Алжира. Мы встречались в Париже у Данетты.
— А, верно. Вспоминаю. Но ведь тебя сослали в 29 году, теперь 33, а ты все еще здесь?
— Да, отсюда так быстро не выбираются. Приходи на прием больных. А это кто?
— Это мой друг, Деге.
— Я и его запишу на прием. У тебя, Пэпи, дизентерия. А у тебя — приступ астмы. Увидимся на приеме в 11.00. Там поговорим.
Он продолжает свой путь, и кричит во весь голос: «Кто здесь болен?» Подходит к поднимающим руки, записывает их имена, а потом снова проходит мимо нас в сопровождении надзирателя — старого и сутулого:
— Бабочка, это мой начальник, надзиратель-санитар Бартилони. Господин Бартилони, эти двое — мои друзья, о которых я вам говорил.
— Хорошо, Сьерро, мы это уладим во время приема, положись на меня.
В 11 часов за нами приходят. Нас девять человек. Мы пересекаем двор, проходя мимо казарм. На одной из казарм, более новой и выкрашенной в белый цвет, красуется красный крест. Мы входим в зал ожидания, где уже сидят около шестидесяти человек.
Появляется Сьерро, одетый в халат с надписью «Врач», и приглашает нас в кабинет.
— Ты, ты и вон ты — войдите.
Мы входим. Сьерро разговаривает по-испански со стариком, которого я сразу узнаю: это Фернандез, убивший трех аргентинцев в парижском кафе «Мадрид». Сьерро отводит его в комнату, ведущую в зал, и обращается к нам:
— Пэпи, позволь мне обнять тебя. Буду рад услужить тебе и твоему другу. У вас есть деньги?
— Да.
— Дайте мне по пятьсот франков, и завтра вы будете лежать в больнице: ты из-за дизентерии, а ты, Деге, постучи ночью в дверь… Нет, пусть кто-то другой постучит и скажет, что Деге душит астма. Об остальном я позабочусь. Бабочка, прошу тебя лишь об одном: если захочешь уйти, предупреди меня вовремя. За сто франков в неделю вы сможете оставаться в больнице в течение месяца. Надо торопиться.
Фернандез, войдя в кабинет, на глазах у нас дает Сьерро 500 франков. Я тоже выхожу и возвращаюсь не с тысячей, а с 1500 франками. Но Сьерро отказывается взять лишние пятьсот франков.
— Я беру деньги для тюремщика, и не хочу ничего для себя. Ведь мы друзья, не так ли?
Назавтра я, Деге и Фернандез лежим в огромной больничной палате. Наш санитар — мужчина лет тридцати пяти по имени Шатель. Он получил указания относительно нас от Сьерро. При посещении врача он покажет результаты анализов, согласно которым я наполнен дизентерийными микробами. За десять минут до визита врача он подожжет серу и даст Деге подышать, накинув ему на голову полотенце. У Фернандеза опухла щека: он проколол ее изнутри и глубоко дышал в течение часа. Он делал это столь старательно, что опухшая щека полностью закрыла глаз. Больничная камера находится на первом этаже и в ней около семидесяти больных — в основном дизентерией. Я спрашиваю санитара о Жюло, и он отвечает:
— В здании напротив. Ты хочешь ему что-то передать?
— Да. Скажи ему, что Бабочка и Деге здесь, пусть подойдет к окну.
Санитар входит и выходит, когда ему вздумается. Ему достаточно легонько притронуться к двери, и араб открывает ее. Функция араба — прислуживать надзирателям. Справа и слева от двери сидят, положив ружья на колени, три надзирателя. Решетки на окнах сделаны из рельсов, и я сомневаюсь, удастся ли их распилить. Я усаживаюсь у окна.
Между нашим зданием и зданием, в котором находится Жюло — красивый сад. Жюло появляется в окне, у него в руках фанерная дощечка, на которой написано: «Браво!» Через час приходит санитар с письмом от Жюло. В нем написано: «Я пытаюсь перейти в вашу палату. Если мне не удастся, вы попытайтесь перебраться».
Случай в Белю, когда мы вместе пострадали, очень нас сблизил. Жюло прозвали «молотком». Он подъезжал среди белого дня на машине к ювелирному магазину. Мотор машины, за рулем которой сидел друг Жюло, оставался незаглушенным. «Молоток» быстро выходил из машины, вооруженный поленом, одним ударом разбивал витрину, набирал драгоценностей и возвращался в машину, которая тут же срывалась с места. На его счету были успешные налеты на ювелирные магазины в Лионе, Анже и Туре. Однажды, в три часа пополудни, он взломал витрину большого парижского магазина и набрал драгоценностей на три миллиона франков. Никогда он не рассказывал мне, каким образом его обнаружили. Его осудили на двадцать лет, но уже через четыре года он бежал. По возвращении в Париж он искал человека, который его прятал когда-то, потому что тот не перевел его сестре крупной суммы денег. Человек этот увидел его возле своего дома и донес в полицию; Жюло схватили и отправили на каторгу вместе с нами.
Мы находимся в больнице уже неделю. Вчера я дал Шателю 2000 франков — плату за недельное пребывание в больнице. Чтобы заслужить уважение, мы даем табак всем, у кого его нет. Деге сдружился с шестидесятилетним заключенным по имени Карора. По несколько раз в день Карора говорит, что если у Деге много денег и об этом пронюхают в деревне, то ему даже не стоит бежать, так как его все равно убьют из- за патрона. Деге передает мне содержание своих бесед с Каророй. Мое объяснение, что старик-неудачник, который сидит здесь больше двадцати лет, проходит мимо его ушей. Рассказы старика производят на него глубокое впечатление, и становится все труднее поддерживать в нем веру в себя и меня.
Я прошу Сьерро прислать ко мне Глиани. Назавтра Глиани в больнице, в палате без решеток. Как мне удастся передать ему патрон? Я говорю Шателю, что мне срочно надо переговорить с Глиани, и даю ему понять, что это подготовка к побегу. Он говорит, что может привести ко мне Глиани на пять минут, ровно в 12 часов дня. В это время меняется стража, и мы с Глиани сможем поговорить через окно.
Глиани в полдень появляется у моего окна, и я тут же кладу ему в ладонь патрон. Он стоит напротив меня и плачет. Через два дня я получил от него газету с завернутыми в нее пятью банкнотами по тысяче франков и письмо, в котором было одно слово: «Спасибо».
Газету передал мне Шатель, и он, разумеется, видел деньги. Он не сказал ни слова. Я хочу ему что- нибудь предложить, но он отказывается.
Я говорю:
— Мы собираемся бежать. Хочешь пойти с нами?
— Нет, Бабочка, у меня договор с другим человеком, и я не хочу бежать прежде, чем он освободится. Ты спешишь, потому что тебя собираются посадить под домашний арест, но здесь решетки и бежать будет непросто. Не жди помощи от меня. Я не хочу подвергать себя опасности сейчас. Тихонько подожду, пока освободится мой друг.
— Порядок, Шатель. Больше не будем об этом говорить.
— И все же я готов передавать тебе деньги и записки.
— Спасибо, Шатель.
Ночью была слышна стрельба из автоматов. Жюло «молоток» сбежал. Да поможет ему Бог, он был преданным другом. У него, наверно, появилась возможность, и он ее использовал. Через 15 лет, в 1948 году, я приехал на Гаити вместе с венесуэльским миллионером, чтобы вести переговоры о покупке права на организацию игр. При выходе из ночного бара, где мы пили шампанское, одна из девушек, черная, как уголь, но воспитанная в традициях провинциальной французской семьи, сказала мне:
— Моя бабка живет со старым французом, который сбежал из Кайенны; он живет с ней уже пятнадцать лет и все это время беспробудно пьет. Зовут его Жюль Марте[4] .
Я мгновенно трезвею:
— Малышка, веди меня сейчас же к своей бабке.
Она что-то говорит на местном наречии водителю такси, и машина мчится на огромной скорости. Мы подъезжаем к залитому светом ночному бару. Я захожу в бар и покупаю бутылку прено, две бутылки шампанского и две бутылки местного рома. «Поехали». Мы оказываемся на берегу моря у домика, кажущегося игрушечным, с красной крышей. Волны почти достигают его порога. Девушка долго стучит в дверь, и появляется толстая негритянка с совершенно седыми волосами. На ней рубашка, спускающаяся до пят. Женщины о чем-то разговаривают, и, наконец, старуха обращается ко мне:
