официальное приветствие, смысл которого мне не совсем понятен. Моряк предлагает нам пойти за ним, и мы поднимаемся на палубу корабля. Капитан встречает нас у мостика и представляет офицерскому составу корабля. Потом мы проходим мимо стоящих по стойке «смирно» кадетов. Капитан говорит им что-то по- английски, и они расходятся. Молодой офицер объясняет, что это дань уважения к нам за наше длинное и опасное путешествие. Мы благодарим офицера за оказанную нам честь. На прощание он дарит нам три плаща, впоследствии очень пригодившиеся. Это черные, водонепроницаемые плащи, с капюшоном и застежкой-молнией.
За два дня до нашего отплытия приходит мистер Бовэн и просит нас от имени комиссара полиции взять с собой троих ссыльных, которых задержали неделю назад. Они остались на острове, а их товарищи, по их словам, отправились в Венесуэлу. Я не в восторге от просьбы, но эти люди сделали для нас столько хорошего, что мы не вправе им отказать. Я разговариваю с комиссаром — офицером, который допрашивал нас в свое время. Сержант Вилли служит нам переводчиком:
— Что слышно?
— Все в порядке, спасибо. Мы нуждаемся в помощи.
— Если это возможно, с удовольствием.
— У нас в тюрьме сидят три ссыльных француза. Они прячутся на острове уже несколько недель и утверждают, что товарищи оставили их. Мы полагаем, что они потопили лодку, но они говорят, что не умеют ею править. Мы думаем, что они надеются таким образом заполучить лодку у нас. Мы обязаны их выслать. Будет печально, если нам придется сдать их на первый французский корабль, который зайдет в Тринидад.
— Господин комиссар, я сделаю невозможное, но прежде я хочу поговорить с ними. Вы должны понять, насколько опасен выход в море с чужими людьми.
— Я понимаю. Вилли, прикажи привести троих французов во двор.
Я хочу остаться с ними наедине и прошу сержанта оставить нас.
— Вы ссыльные? — спрашиваю я у французов.
— Нет, мы заключенные.
— Почему же вы сказали, что вы ссыльные?
— Думали, что они предпочитают иметь дело с людьми, совершившими незначительное преступление. Мы ошиблись. А кто ты?
— Заключенный.
— Мы тебя не знаем.
— Я из последней партии, а вы?
— Из партии 1929 года.
— А я из партии 1927 года.
— Комиссар попросил меня взять вас в свою лодку. Нас трое. Он утверждает, что если я откажусь, то ему придется — так как ни один из вас не умеет управлять лодкой — сдать вас на французский корабль. Что вы об этом думаете?
— По некоторым личным мотивам мы не хотим покидать остров. Мы выйдем вместе с вами, ты оставишь нас на другом конце острова, а сам продолжишь путь.
— Я не могу этого сделать.
— Почему?
— Я не могу отплатить подлостью за добро.
— Слушай, парень, прежде чем считаться с «ростбифами», тебе следовало бы подумать о своих братьях-заключенных. Ведь и ты заключенный.
— Да, но не все заключенные одинаковы, и я отличаюсь от вас больше, чем от «ростбифов». Все зависит от точки зрения.
— Значит, ты позволишь выдать нас французским властям?
— Нет, но вы не оставите лодку прежде, чем мы прибудем в Кюрасао.
— У меня нет сил начинать все сначала, — сказал один из них.
— Слушайте, осмотрите сначала лодку. Может быть, ваша прежняя лодка была очень плохой.
— Хорошо, посмотрим, — говорят двое остальных.
— Я попрошу комиссара позволить вам осмотреть лодку.
Мы отправляемся в порт вместе с сержантом Вилли. После осмотра лодки три парня кажутся более спокойными.
Путешествие возобновляется
Через два дня мы отплываем. Не понимаю, как они об этом узнали, но на берегу появилось с дюжину девушек из баров. Были тут, разумеется, начальник Армии Спасения и все семейство Бовэн. Одна из девушек целует меня, и Маргарет со смехом говорит:
— Генри, ты уже успел обвенчаться? Это несерьезно!
— До свидания, нет, прощайте! Знайте, что вы навеки останетесь в наших сердцах.
В четыре часа пополудни мы отплываем, ведомые буксиром. Мы вышли из порта, смахивая непрошенные слезы и оглядываясь на людей, которые собрались на берегу и махали нам белыми платками. Отцепились от буксира и тут же атаковали первую из того миллиона волн, которые нам предстоит пересечь на нашем пути.
У нас два ножа — один у меня и один у Матурета. Топорик и кортик лежат возле Кложе. Мы почти уверены, что наши гости не вооружены, но все-таки решили, что во время путешествия спать будет только один из нас. Перед заходом солнца к нам присоединился учебный корабль и сопровождал нас в течение получаса. Потом салютовал и отправился своей дорогой.
— Как тебя звать?
— Леблонд.
— Из какой партии?
— 27-го года.
— Срок?
— Двадцать лет.
— А ты?
— Партия 29-го года, пятнадцать лет, бретонец.
— Бретонец, и не умеешь управлять лодкой?
— Нет.
— Меня зовут Дюфис. Я получил пожизненное заключение за дурацкое слово, которое сказал на суде. Иначе получил бы максимум десять лет. Партия 29-го года.
— А какое слово?
— Я убил свою жену утюгом. Один из присяжных спросил, почему я убил ее именно утюгом. Не знаю, какой черт меня дернул, но я сказал ему, что убил жену из-за морщин. За этот идиотизм — как утверждает мой адвокат — они и дали мне пожизненное заключение.
— Откуда вы бежали?
— Из лагеря Каскад, он в восьмидесяти километрах от Сен-Лорина. Бежать было нетрудно. Нас было пятеро…
— Как же — пятеро? А где двое остальных?
Замешательство. Кложе говорит:
— Все мы мужчины, парень, и, так как мы вместе, нам все полагается знать.
— Расскажу им все, — говорит бретонец. — Мы оставили лагерь впятером. Двое сказали, что они рыбаки. Они не заплатили за побег и утверждали, что их работа в лодке будет стоить всех денег. Только в пути мы поняли, что ни один из них ни черта не смыслит в мореплавании. Десятки раз мы чуть не тонули. Нас то и дело прибивало к берегу: сначала к Нидерландской Гвиане, потом к Британской и, наконец, к Тринидаду. На пути из Джорджтауна в Тринидад я убил того, что сказал, что он может быть капитаном
