глубочайшее соболезнование вашему горю.
Впрочем, ни Жирарди, ни Гримальди не изменили своих первоначальных показаний. Твердили по- прежнему: «Это был Папийон Роже», и все тут.
Настал черед главного свидетеля обвинения — Гольдштейна. Он сделал в общей сложности пять или шесть заявлений: три из них пошли в ход. Каждое обвиняло меня, неважно, что все они были противоречивы, но всякий раз добавляли еще один кусочек к мозаике, выкладываемой полицией. Этот гаденыш до сих пор стоит передо мной, как живой, и говорит тихо, низким голосом, едва поднимая руку при словах «Клянусь говорить правду и только правду». Едва он закончил, как за него взялся мэтр Беффе.
— Гольдштейн, сколько раз вы «случайно» встречались с инспектором Мейзо? По его утверждениям, он встречался с вами чисто случайно и говорил, причем несколько раз. Все это весьма странно, Гольдштейн. Первый раз вы заявили, что вам ничего об этом деле не известно, внезапно вспомнили, что знаете Папийона, потом сказали, что встретили его в ночь преступления уже после того, как оно произошло. И он якобы попросил вас зайти в больницу и узнать, как там Легран. Как вы объясните все эти противоречия?
Гольдштейн ответил коротко:
— Страхом. Все на Монмартре знают, как опасен Папийон.
Я сделал протестующий жест, и председательствующий сказал:
— Подсудимый, у вас есть вопросы к свидетелю?
— Да, господин председатель. — И я перевел взгляд на Гольдштейна. — Гольдштейн, повернись и посмотри мне прямо в глаза. Что заставляет тебя лгать и клеветать на меня? Может, Мейзо знает о каком- то твоем преступлении? За какое преступление ты расплачиваешься этой ложью?
Подонок весь затрясся, однако все же умудрился достаточно отчетливо выговорить:
— Я говорю правду.
Прибил бы на месте эту тварь! Я обратился к суду:
— Господа судьи! Даже господин прокурор назвал меня человеком неглупым, весьма сообразительным. Однако в показаниях этого свидетеля я выгляжу полным идиотом. Ведь если один человек признается другому, что убил его друга, это означает, что люди эти хорошо знакомы. И, напротив, если вы сознаетесь в таком проступке незнакомому человеку, это заставляет усомниться в ваших умственных способностях. Я утверждаю, что незнаком с Гольдштейном. — И, обернувшись к нему, я продолжил: — Гольдштейн, пожалуйста, назовите хоть одного человека в Париже или во всей Франции, который смог бы подтвердить, что видел нас когда-либо разговаривающими друг с другом.
— Я не знаю такого человека.
— Правильно. Теперь прошу, назовите хоть один бар, ресторан или закусочную в Париже или во Франции, где мы когда-нибудь ели или пили вместе?
— Я никогда с вами не ел и не пил.
— Прекрасно. Вы также говорили, что видели меня в ту ночь с двумя людьми. Кто эти люди?
— Я их не знаю.
— Я тоже. А теперь говорите быстро, не раздумывая, в каком именно месте мы договорились встретиться, чтобы сообщить мне о Легране после визита в больницу, и скажите, называли ли вы это место людям, с которыми ходили в больницу. И если нет, то почему?
Ответа не последовало.
— Отвечайте, Гольдштейн! Почему вы молчите?
— Я не знал, где вас потом найти. Тут вмешался Раймон Юбер.
— Мой клиент задал очень важный вопрос, Гольдштейн. Как же так получается — он послал вас узнать о состоянии Леграна, а вы не знаете, где должны были дать ему ответ? Это же просто абсурдно! В это трудно поверить!
Да, Папи, поверить в это было действительно трудно. Тем более в том, что идиоты фараоны даже не удосужились должным образом подготовить этого подонка.
Председательствующий:
— Шарьер, полиция утверждает, что вы убили Леграна за то, что он назвал вас доносчиком. Что вы на это скажете?
— Отрицаю категорически.
— Однако же инспектор утверждает, что это именно так. Вызовите инспектора Мейзо!
— Я утверждаю, что Шарьер был информатором. Это благодаря ему мне удалось арестовать нескольких опасных преступников. И это знали на Монмартре. Что же касается дела Леграна, то тут мне ничего не известно.
— Что вы на это скажете, Шарьер?
— Именно по совету мэтра Беффе я настоял, чтобы инспектора Мейзо вызвали свидетелем. Он уверял, что знает всю правду об убийстве Леграна. А теперь я вижу, что мы попали в ловушку. Инспектор Мейзо посоветовал нам вызвать его, мы поверили ему. Но теперь и мы, и вы, господа судьи, убедились, что он ничего не знает о деле, а цель у него была совсем другая. А именно — имитировать мотивацию преступления. Подобное заявление, тем более исходящее от полицейского, подтверждает до сих пор шаткие, сфабрикованные против меня обвинения. Иначе бы все они разлетелись в прах, несмотря на отчаянные старания инспектора Мейзо. — Я помолчал и после паузы продолжил: — Господа судьи, господа присяжные заседатели, если бы я был информатором, то никогда не убил бы Леграна, ведь люди, павшие столь низко, что превратились в стукачей, не моргнув глазом проглатывают подобного рода оскорбления. Либо, если бы я даже и стрелял в него, полиция никогда бы не стала с таким усердием загонять меня в угол, ведь информатор — весьма полезный для них человек. Они бы просто закрыли глаза на это убийство или же обставили бы все дело так, словно я действовал в целях самообороны. Полагаю, такие случаи неоднократно
