А кругом, куда ни глянешь — пески, безлюдье, тишина.
Теперь Мяликмухаммед был членом чабанской бригады и имел должность чолука — помощника старшего пастуха. Должность, конечно, не ахти какая, но на первых порах и это было неплохо. «Пусть обживается, научится кое-чему, наберется опыта, — рассуждал Аймед-ага, — а там видно будет. Со временем, может, вместо себя оставить придется».
Как-то вечером, вручая Мялику чабанский посох, отец сказал:
— Мой сын, пустыня дает человеку мужество и здоровье, а труд чабана — почет и уважение. Трудись и будь счастлив! Когда же мой путь подойдет к последнему пределу, я надеюсь, что этот посох, отполированный моими и твоими руками, ты передашь одному из своих сыновей.
В ответном слове Мялик обещал выполнить завет отца, но не было при этом ни радости, ни блеска в его глазах.
Шло время. И с каждым днем Аймед убеждался все больше, что из сына, привыкшего к большому благоустроенному поселку, где каменные дома, чистый и гладкий асфальт, вдоль которого — сплошная зелень деревьев, чабана не получится. Все, что так глубоко и с такой нежностью любил отец, не нравилось сыну. Ему тошно было от дремучей тишины и унылого однообразия песчаных гряд, диких колючих кустов, резкого запаха овечьего стада, вязкого, затрудняющего движение, песка. Своих обязанностей — чай вскипятить, обед приготовить — Мялик не выполнял: все делал за него отец. И когда он убедился, что сына к пустыне не привяжешь, повез Мялика обратно, в село.
По приезде в Евшан-Сары вместе зашли в колхозное правление к башлыку.
— Не прижился мой сын в песках, — печально вздохнув, признался Аймед-ага. — А неволить нельзя. Работник из-под палки — это не работник. Вот и пришел узнать, нет ли ему места здесь, в колхозе?
Бегенч пристально посмотрел на паренька. В хитрых монгольских глазах юноши смущение и радость.
«Смекалистый, должно быть», — определил председатель, а вслух сказал:
— Место найти можно… Да ведь… опять сбежит!
— Нет, не сбегу, — с обидой, чуть слышно ответил Мяликмухаммед.
— Хорошо. Проверим. Поливальщиком пойдешь?
— Пойду, — уверенно сказал Мялик.
— Ну, а ты, Аймед, как? Не против? — на всякий случай, чтобы не обидеть отца, спросил председатель.
— Ай, мне-то что? Лишь бы ему хорошо было!.. — весело ответил Аймед-ага, довольный тем, что так быстро, без лишних хлопот пристроил сына к делу.
Работу мираба легкой не назовешь. А по значению она — на первом месте: как польешь, такой и урожай снимешь. Нельзя посевы затапливать, нельзя и сухими оставлять, почва должна увлажняться медленно, равномерно. С этой целью полив овощных культур в колхозе производился по трубкам, уложенным в борозды в начале поля. Длина каждой борозды, вдоль которой посажены помидоры, капуста или огурцы, чуть ли не километр. А таких борозд — сотни! Поливальщик должен следить за током воды, за увлажнением почвы и — не зевать!
Мялик Аймедов будто создан был для должности мираба. Худенький, быстрый и легкий, как ящерица, он ни минуты не знал покоя. Он день и ночь пропадал в поле, на бригадном участке. Никто не знал, когда он спит, когда ест, когда отдыхает. И вообще отдыхает ли он? Даже старые, видавшие виды, поливальщики только руками разводили: откуда у парня такая выносливость? И что за сердце у него? Может, вместо сердца мотор? Ведь никто ни разу не видел Мялика ни усталым, ни вялым, ни расслабленным. «О! Если наш Мялик не сбавит темпов, — говорили в колхозе, — то далеко пойдет».
Бригада, в которой работал Мялик, из года в год получала высокие урожаи овощей. Все считали, что главная заслуга в этом принадлежит молодому мирабу. И никто в колхозе не удивился, когда Мялику Аймедову, совсем еще юному человеку, почти мальчишке, вручили орден Трудового Красного Знамени — первую в его жизни высокую правительственную награду.
Вскоре за награждением последовало и повышение в должности: назначили учетчиком бригады. Это заметное повышение. Учетчик — это заместитель бригадира, под началом которого человек пятьдесят подчиненных. Теперь и обязанности у Мялика были сложнее: он учитывал работу каждого члена бригады, начислял зарплату и сдавал свои расчеты в колхозную бухгалтерию.
Но этого ему казалось мало. Ведя учет в бригаде, он присматривался к работе овощеводов; глаз у Мялика острый, цепкий — все запоминал и критически взвешивал: у кого лучше, у кого хуже. Почему? И все мотал на ус, хотя у парня в ту пору и усов-то настоящих не было, Из всех своих наблюдений Мялик особенно глубоко усвоил истину: без удобрений нет урожая. Истина старая, как мир. Да все ли ей верны? И тот, кто изменял ей, по лености или другой причине — лишался урожая. Совсем иное дело, когда почва в достатке получала удобрения и, в частности, навоза… Овощи, выращенные на такой земле, хороши во всех отношениях. Не получал, урожая и тот, кто не боролся с сорняками, упускал сроки сева, плохо поливал, не берег поля от вредителей.
Иногда на планерки, вместо бригадира, приходил Мялик Аймедов. О бригадных делах он говорил умно, сжато, веско. И каждый раз, слушая учетчика, его точный, короткий рассказ, Бегенч мысленно отмечал: «Какой молодец! Какая светлая голова!»
И вот, когда председателю понадобился бригадир для целинного участка, он вспомнил о Мялике Аймедове. Вспомнил и вызвал к себе. В ходе беседы Ораков сказал, что хочет поставить его во главе самой слабой бригады и послать на бывший солончак. Башлык действовал мягко, без нажима. Он даже дал Мялику время на размышление. Но тот раздумывать не стал и, не выходя из кабинета, согласился пойти на шоровый[5] участок.
…Когда началась вспашка целины под первый урожай помидоров, огурцов и капусты, председатель вместе с бригадиром приехали в поле. Они остановились на его краю и молча стали глядеть во след трактору, за которым ложились ряды гладких, красноватых волн. От пашни, от примятой сапогом нежной, только что выглянувшей на свет травы, пахло весной.
Мялик был взволнован. Его узкие хитроватые глаза лучились радостью. Поле, перед которым он стоял, теперь принадлежало ему и его бригаде. Давно он об этом мечтал, еще с той поры, как пришел в колхоз.
И вот мечта сбылась!
— Нравится? — глянув на Мялика, спросил председатель.
— Что нравится? — спросил бригадир, не поняв вопроса.
— Земля.
Прежде чем ответить башлыку, Мялик нагнулся и со свежего отвала поддел горсть влажной земли, пронизанной тонкими нитями живых корешков. Растерев ее на ладони, Мялик уверенно, как заправский земледелец, заявил:
— Хороша, яшули. Как масло! Хоть на хлеб намазывай…
— А какая была? — напомнил Ораков и задумчиво поглядел вдаль.
— Знаю…
— Откуда?
— Разве только я! Все знают…
— Тогда слушай, что я скажу, — доверительным тоном продолжал Бегенч. — Я хочу, чтобы этот участок был самым урожайным. Но тут без контроля не обойтись. Нужен строгий контроль. Без этого успеха ни жди. Что еще? Нужно бригаду сплотить. Зажечь, словом воодушевить. Пусть каждый, как следует, впряжется в дело. Тогда и бригадный вьюк везти не так уж будет трудно. Короче говоря, я хочу, чтобы это поле было полем твоей славы. Смотри, не подведи — экзамен и путь к славе уже начался. Но оценку этому экзамену буду давать не только я. Уже в начале лета, как обычно, приедут проверяльщики из соседнего Кизыл-кала, а потом, быть может, — из Марыйской или Чарджоуской области. Держись. Не ударь в грязь лицом.
Мялик внимательно слушал наказы своего наставника и тихо, послушно произносил: «Хорошо. Ладно. Будет сделано». Слова председателя оказались пророческими. Но до той поры, когда они превратились в явь, прошли годы. Не все в бригаде Мялика шло гладко. Были ссоры, были и споры. И неприятности были. Добрый и мягкий от природы, он долго не мог переломить свой характер и войти в роль требовательного
