Взгляд дежурного рассеянно блуждал из стороны в сторону, что дало возможность Магнолии как следует осмотреться.
Столик с телефоном стоял на перекрестье коридоров. Три из них уходили в глубину барака (Магнолия ориентировалась по ощущениям дежурного). Один упирался в дверь штабной комнаты. Тот, лицом к которому сидел дежурный, вел к наружной двери. Между прочим, этот коридорчик имел одно ответвление, и Магнолия вдруг с радостью осознала, что именно это ответвление спускается к ее каземату.
Так, топография барака в общих чертах ясна. А что же снаружи делается?
Глазам третьего постового, замершего у двери казармы, открывался еще не виденный Магнолией уголок хозяйства военных. Когда утром, в предрассветных сумерках, ее вели сюда, она не рассмотрела все как следует — а если честно, то даже и не подумала об этом. Теперь же все удалось рассмотреть спокойно.
Прежде всего за дверью казармы было очень зелено — наверху шумели листьями старые толстые деревья, внизу, вдоль аккуратных асфальтированных дорожек, стоял очень как-то прямоугольно подстриженный кустарник, а стена барака напротив была почти вся под шубой плюща. Прелесть, а не уголок! Особенно после спертой тишины каземата.
В перспективе — там, куда уходила дорожка, между живой, качающейся зеленью была видна серебрящаяся под ярким солнцем полусфера какого-то ангара. Но это если смотреть в ту сторону. А если в эту, то дорожка вела к широким двустворчатым дверям длинного приземистого сарая под красной черепичной крышей.
А ну-ка, ну-ка!
Сарай был побеленный, ухоженный, но Магнолия не могла его не узнать — и ахнула от изумления. Это был ее сарай! Тот самый — растрескивающийся, осыпающийся своей глинобитной стенкой в их сад! Но с солдатской стороны он, оказывается, был — ух ты! — холеный, сияющий свежей побелкой, молодцеватый.
Так вот где она находится! Совсем рядом с домом, совсем рядом с вечно занятым и вечно недовольным Юрком, совсем рядом с уютной, налаженной жизнью… О, как Магнолии захотелось туда, домой… Да вон же они, вон — верхушки пирамидальных тополей, это же граница сада — там, где кончается сарай…
5
И тут картинка — такая яркая, будто она видела все собственными глазами, — вдруг замутилась, потускнела, растворяясь. Магнолия все стояла с зажмуренными глазами, ждала — непонятно чего, — но видела лишь обыкновенную, чуть красноватую черноту.
Магнолия затрясла головой, пытаясь сосредоточиться, пытаясь опять нащупать среди мрака островки сознания находящихся неподалеку людей, но это оказалось столь же невозможно, как… ну, как укусить себя за локоть, что ли, приподнять себя за уши над полом, — словом, невозможно, как любое невозможное дело. Странно, что всего минуту назад она считала это не просто возможным, а само собой разумеющимся. Очень странно.
Сбившиеся волосы щекотали мокрый от пота лоб. Стоять посреди карцера, крепко зажмурившись, было неловко. Магнолия глубоко вздохнула, как бы переводя дух, откинула волосы с мокрого, горячего на ощупь лба («И чего это я так упрела?»), в некотором недоумении оглянулась по сторонам.
Что она здесь делает? Домой, скорее домой! А тут, как назло, все кончилось. Даже мягкие комочки, беспрестанно летавшие вокруг, исчезли. Она одна. Руки бессильно висят плетьми, а железная дверь… дверь заперта.
Магнолия приблизилась к ней, подергала, как бы проверяя («А ведь и действительно — заперта!»), уже собиралась отойти — как вдруг почувствовала слабинку. Железная-то она железная, но…
Магнолия держала ладонь на гладкой металлической поверхности и — да, да, точно! — ощущала, что эта поверхность под ладонью делается шероховатой… как бы истаивает, теплеет… как песок под полуденным солнцем в их песочнице. (Им во двор специально привезли песочницу. «Как маленьким!» — бросил презрительно Виктор, но потом она ему же и помогала прокладывать в песчаной горе дороги, строить норы-дворцы, искать маленькие гладкие обломки — по словам Доктора, окаменевшие зубы доисторических рыб… Здорово было!)
Магнолия отвела руку. На гладко-пестрой оцинкованной поверхности двери четким бурым пятном выделялся отпечаток ее ладони.
Она внимательно осмотрела ладонь. Вроде бы ничего особенного. Кожу немного покалывает. Слегка, довольно приятно. Ладонь чуть запачкана — чуть вроде припорошена бурой пылью. Будто провела ладонью по верху пыльного шкафа. А в остальном рука выглядела вполне нормально. Магнолия для пробы еще раз медленно провела рукой по двери. На металле протянулся вполне различимый след пятерни. Металлическая поверхность явно разрушалась от ее прикосновений. Нет, она все-таки невероятное существо. Еще и энергию какую-то излучает — какова девчонка! Даже жалко, что так рано расправилась с теми, подглядывавшими… Хоть они бы оценили…
Она стояла, возложив ладони на дверь, ожидая, что с минуты на минуту дверь разрушится под ее огненосным прикосновением, рассыплется в бурую металлическую труху. Она была великолепна! Только вот дверь все не разрушалась и не разрушалась…
Магнолия отняла набрякшие горячей краснотой пальцы, осмотрела оставленные следы, попробовала металлическую поверхность ногтем.
Не то чтобы поверхность совсем уж не разрушалась. Разрушалась, конечно. Но как-то очень уж медленно. Даже на миллиметр в глубину не продвинулась! Сколько ж это времени надо стоять вот так, излучать, прежде чем в двери прогорит хоть малюсенькая дырочка?
А ведь это идея — насчет дырочки! Не распылять свою энергию на всю ладонь (даже на две ладони!), а сконцентрировать ее на одном-единственном пальце. А прогорит дырочка — тогда уж посмотрим, как ее расширить.
Несколько приободрившись, она приставила указательный палец примерно на середину отпечатка пятерни и стала ждать.
Ноготь так и налился кровью — стал аж черно-малиновым. И ощущеньице было уже не просто тепленького, а прямо даже горячеватого. Очень даже. Так и тянуло отдернуть палец и подуть на него. Магнолия довольно долго не уступала этому порыву, но в конце концов не выдержала…
После дутья палец вроде чуть поостыл, и она решила проверить результаты своих усилий.
Оказалось. Боже мой, да это просто смешно! Это ж не результат, это ж… Ну просто руки опускаются…
Вот так Виктор однажды пилил железный штырь. Надумал делать пистолетик, быстро нашел подходящую деревяшку, подстругал ее перочинным ножиком — получилось что-то вроде похожее. Но явно не хватало ствола или — как там оно называется? — дула, в общем, того, откуда пули вылетают. Недолго думая, Виктор подобрал около сарая толстый железный штырь, прикрутил леской к деревяшке — солидненько так получилось. Только длинноватый штырек попался — слишком выпирал. Но Виктор слетал к Юрку, выцыганил ножовку по металлу и пристроился здесь же, возле сарая, на бревнышке отпиливать до подходящего размера. Буквально несколько раз провел — глядь, поперек ржавого штыря пропилилась такая блистающая белая борозда! Как Виктор тогда расхвастался! «Видала: дело мастера боится!» А потом пилит-пилит дальше, пилит-пилит — бороздка какая была, такая и осталась. Разве что опилок блестящих прибавилось. Вот так мучился он мучился — минут двадцать! Или даже сорок. Потом принялся гнуть этот штырь по месту распила — отломить хотел. Куда там! Вроде уже и согнул — а разогнуть не может. Да злится! Кричит, зубами скрипит! Так и бросил свой пистолетик, не доделал.
«Ну уж дудки!» — Магнолия сжала кулаки. Одно дело — пистолетик, а другое дело — здесь. Я эту дверь добью!
И вновь со всей решимостью она приступила к двери. И уже не отступала, не дула на палец, хотя припекало основательно. И ее усилия увенчались успехом: палец провалился сквозь металл!
