— Все равно в колхоз я не пойду! Мне и у хозяина хорошо, — сказала Глаша и с редкой непоследовательностью добавила: — Чтоб у него в каждом зубе дупло образовалось! Чтоб ему все зубы без наркоза повыдергивали!
Так и не разубедив землячку, Афанасий Корж начал прощаться, предварительно осведомившись, в каком из московских магазинов лучше подыскать подарок жене. Этот невинный вопрос окончательно убедил Глашу, что на селе мануфактуры нет, что Афанасий прибыл в столицу за штапелем и что она хорошо сделала, не поддавшись агитации.
— Не выгорело, не завербовал! — сказала она. — Ладно, я на тебя злобы не имею. Зайди в комиссионный магазин. Там мой хозяин, чтоб ему на том свете черти коронки пообломали, самые лучшие вещи покупает.
И Афанасий Корж направился в комиссионный магазин.
Глава седьмая
Поэт-переводчик Александр Себастьянов слыл среди родных и знакомых удачливым человеком. Он никогда ни в чем не нуждался. Он жил как хрестоматийная птичка, без особых забот и труда. Его имя неправомерно часто появлялось на страницах периодической печати. Он переводил с аварского,
болгарского,
венгерского,
греческого,
дунганского и так далее до конца алфавита.
Ни на одном из этих языков Себастьянов не говорил, не читал и не писал. Он о них понятия не имел. Впрочем, и русский он знал в объеме неполной средней школы. Переводчика-полиглота спасали подстрочники, версификаторские способности и непобедимое нахальство.
В редакциях его любили литературные консультанты. Несмотря на свои пятьдесят лет, Себастьянов разыгрывал этакого милого, добродушного, свойского рубаху-парня. Он был неизменно весел, всегда имел в запасе свежий анекдот, непритязательную шутку, литературную сплетню. Рассказывал он с неподражаемым мастерством. Рассказывал намного лучше, чем писал. Его охотно слушали уставшие от графоманов консультанты.
Собратья по перу утверждали, что Себастьянов, подобно танку, обладает повышенной проходимостью. Он легко преодолевает все редакционные рвы, ежи и надолбы, выставленные против литературных дельцов.
Только один раз, из-за опечатки в подстрочнике, поэт влип в поганую историю. Он сдал в редакцию одного ведомственного журнала стихи с пометкой: «Перевод с веронезского».
Секретарь редакции поинтересовался, народ какой страны говорит на веронезском языке.
— А разве вы не знаете? — уклончиво ответил Себастьянов. — Веронезы испокон веков говорят на веронезском!
— В первый раз слышу! Возможно, здесь имеются в виду ирокезы? — сказал секретарь, припоминая, что в детстве он читал у Фенимора Купера про этих воинственных индейцев.
— Ирокезы совсем другое, — с апломбом сказал Себастьянов. — Ирокезы даже не этническая ветвь веронезов.
— А кто они?
— Как «кто»?
— Ну где живут ваши веронезы?
— Почему мои, — пытался отшутиться Себастьянов. — Они такие же мои, как и ваши.
— Не будем пререкаться, — сухо сказал секретарь.
«Подлецы переводчики, — тревожно подумал Себастьянов, — дали слепой подстрочник, и я, видно, сильно поднапутал».
— Так где же живут веронезы? — повторил свой вопрос дотошный секретарь, учуяв неладное!
— Известно где, — сказал Себастьянов, бросаясь со стометровой вышки в ледяную воду. — В Гондурасе живут. — И с отчаянием добавил: — И еще на островах Пасхи. Но там их осталось совсем мало. Испанские завоеватели их перебили. Вот сволочи!
Секретарь редакции не поверил в трагическую судьбу веронезов. Вопрос о них перешел в группу проверки. Группа связалась с географическим обществом, которое сообщило, что на земном шаре в последние тридцать миллионов лет веронезы не проживали.
Дело запахло скандалом. Прижатый к стене полиглот быстро превратил все в шутку и попросил редакцию извинить его за беззлобную мистификацию.
История с веронезами умерла в стенах журнала. Переводчик продолжал процветать, снабжая свою Киру Степановну необходимыми денежными знаками. Они тратились на поддержание семейного декорума и тряпичное оборудование поэтовой супруги.
Отправляясь в очередной рейд по магазинам, Кира Степановна брала с собой мужа. Он выполнял роль торгового советника и консультанта по модам, в которых разбирался лучше, чем в стихах.
Себастьянов и Кира Степановна были своими людьми в комиссионном магазине.
На этот раз они пришли по телефонному звонку Матильды Семеновны.
— Какую мы вам штуку припасли — пальчики оближете! — сказал Веня-музыкант, извлекая из-под прилавка нейлоновую шубку.
— Боже, что за прелесть! — воскликнула супруга полиглота, не в силах сдержать красивых эмоций.
— Шик-модерн! — подбросила из своего угла Матильда Семеновна.
— Эпохальная шуба! — подтвердил Веня.
— В ней что-то есть, — согласился Себастьянов.
Вся ширококостная, приземистая фигура Киры Степановны с чуть кривыми массивными ногами дрожала от нетерпения. Ее и без того бегающие глазки шныряли по нейлону с таким вожделением, что психолог Веня тут же решил накинуть пару сотен.
Афанасий Корж остановился в дверях фанерного закутка как раз в тот момент, когда поэтова жена натягивала на свои могучие плечи серебристое чудо.
Сверхпрочный нейлон затрещал по всем швам.
— Снимай! — сказал Себастьянов. — Она тебе явно мала.
— А может быть, сойдется? — с надеждой спросила Кира Степановна, пытаясь запахнуть полу.
— Нет, уж лучше сними! — сказал муж, боясь как бы им не пришлось заплатить за испорченную вещь.
— А если расставить спинку? — чуть ли не со слезами сказала Кира Степановна.
Поэт опустился на одно колено, отвернул полу и авторитетно заявил:
— Нет запаса!
— Просто как с кожей сдираешь, — сказала вконец опечаленная Кира Степановна, снимая шубку. — Подумайте только, Матильдочка, как мне не везет. У нас есть свободные деньги. Муж получил гонорар за переводы с кара-калпакского, тувинского и языка хинди.
— Видно, не судьба! — сказал Веня и хотел было спрятать шубку под прилавок, как раздался голос Коржа:
— А ну-ка, друг, покажи эту вещь!
Веня-музыкант удивленно поднял голову. Занятый Кирой Степановной, он не заметил появление Коржа.
— Шубка вам не подойдет, — сказал Веня.
— Подойдет или не подойдет, это мне знать! — ответил Корж.
