— Извиняюсь, я не ослышался? — сказал Гогоберашвили. — Почему в четыре? У вас произошло снижение цен? Несколько дней назад я заплатил пять с половиной!
— Он ничего не знает, — заняла свое место в нападении Матильда Семеновна.
— Что я должен знать?
— Вчера у нас была комиссия «Скупторга», — сказал Веня. — Нам крепко указали на то, что мы произвольно завысили цены на нейлон.
— А вам не указали, что вы арап! — рассердился Гогоберашвили.
— Это оскорбление!
— Нет. Цитата из не написанной еще на вас характеристики!
— Мерси, — сказал Веня. — Только больше я не дам.
— Совести у вас нет!
— Совесть? В анкете этого вопроса не значится. Во всяком случае, такую графу я не заполнял.
— Пять с половиной!
Веня-музыкант улыбнулся, обнажив ровные мелкие зубы, много зубов, больше, чем их полагалось для нормальной челюсти.
— Пять двести пятьдесят! — сказал Гогоберашвили. И только потому, что у меня нет времени бегать по комиссионным магазинам.
— Четыре пятьсот и ни копейки больше!
— Пользуетесь моим положением? Кусаете комитента? Я видел картину «В глубинах моря». Там акулы нападают на смертельно раненного кита. Они рвут его живьем!
— Матильда Семеновна, как вам нравится этот могучий оратор? — озлился Веня. — Слушайте, вы, не стройте из себя интеллигента. Я догадываюсь примерно, кто вы такой. От вас за версту несет рынком. На кистях ваших рук следы завязок от белого халата. Приберегите ваши речи для фининспектора. Короче, хотите пять кусков, — пожалуйста. Нет, — будьте здоровы.. Передайте мой братский привет «Гагрипши», Сухумскому ботаническому саду и озеру Рица.
— Гниль ты спекулянтская! — не выдержал Гогоберашвили. — Креста на тебе нет!
Веня-музыкант начал выписывать квитанцию.
— Деньги на кон! — покраснел Гогоберашвили.
Веня не хотел больше накалять обстановку.
— После всех оскорблений я еще должен выкладывать наличные, — сказал он. — Что ж, получите, такой уж у меня чудный характер.
— С таким характером только в одиночке сидеть, — сказал Шалва Константинович, пряча деньги.
Он вышел не попрощавшись.
Веня-музыкант любовно огладил синтетический мех и сказал:
— Вы знаете, Матильдочка, почему появилась на свет эта шубка? Бог создал ее, чтобы ежемесячно увеличивать нашу реальную зарплату.
— Не сглазьте, — попросила суеверная Матильда Семеновна.
Она сняла телефонную трубку, чтобы известить очередного покупателя из актива комиссионного магазина о появлении нейлонового дива.
Новелла о фокуснике СОЛЬДИ и администраторе ЛОШАТНИКОВЕ
Глава восемнадцатая
Среди отечественных магов и иллюзионистов акции Гавриила Лукьяновича Сольди котировались не слишком высоко. Сольди слыл консерватором. Он выходил на эстраду в старомодном сюртуке, черных в полоску дипломатических брюках и лакированных башмаках с серым замшевым верхом, на пуговичках. Голову его венчала чалма со страусовым пером и нестерпимо сверкающим брильянтом мощностью в пятьдесят каратов.
Чалма была одним из самых важных элементов экипировки старого мага. О ней речь пойдет ниже.
Высокий, чуть сутулый, с зализанными волосами, Сольди был похож на элегантного господина, сошедшего с дореволюционного рекламного объявления. Такими господами были полны иллюстрированные журналы. Они рекламировали быстродействующие свечи «Пилигрим», безопасные бритвы и лодзинские бутылочные алмазы.
Старомодный костюм Сольди вполне гармонировал с волшебными аксессуарами, оставленными ему в наследство отцом.
В период массового отказа от иностранных псевдонимов Сольди сохранил верность своей фамилии. Несмотря на нажим профсоюзной общественности, он не согласился выступать под фамилией своей матери.
— Почему матери? — отбивался маг. — Фамилия моего отца тоже была Сольди. Стало быть, я Сольди — сын Сольди.
— Все же вам лучше выступать под фамилией Недорезков.
— Как же так?! Маг и чародей — и вдруг Недорезков! Публика не поверит!
— По-вашему выходит, что магами могут быть только иностранцы, — возражал председатель месткома Говорухин. — Одним росчерком пера вы списываете со счетов всех отечественных волшебников?
Беспартийный председатель месткома был большим ортодоксом. Всюду ему мерещились отклонения от нормы, искривления профсоюзной линии, идеологические изъяны, прорехи и вывихи. Разумеется, он считал себя непримиримым борцом с низкопоклонством. Однажды Говорухин написал в редакцию вечерней газеты письмо, в котором обвинял парфюмерные и кондитерские фабрики в чрезмерном пристрастии к иностранным названиям. К жалобе в качестве вещественного доказательства он приклеил этикетки, содранные с одеколонов, питательных кремов, бисквитных и мармеладных коробок. Редакция впопыхах напечатала письмо, а через два дня была вынуждена извиниться перед читателями, так как названия на этикетках оказались латышскими и армянскими, чего не разобрал наш ортодокс.
— Вы хорошо подумайте, — продолжал Говорухин. — Соглашайтесь, пока не поздно. Мы закажем для вас другую афишу.
— А как же чалма? Ежели я Недорезков, придется работать без чалмы?!
— Наплюйте! Переоформим номер. Сошьем вам шелковые шаровары, сафьяновые сапожки…
— Без чалмы я не согласен, — замотал головой Сольди.
— Послушать, как вы цепляетесь за чалму, можно подумать, что ваш отец был муфтием…
— Мой прапрадед приехал в Россию с Пинетти! А Пинетти работал вместе с Катерфельто, Комусом первым и Комусом вторым!
— А на Комусе втором тоже была чалма?
— А как же. Без чалмы нельзя. Вот я, например, вынимаю из нее золотую рыбку.
— Будете вынимать рыбку из шапки-ушанки.
— Из ушанки не выйдет, — грустно сказал маг. — Из ушанки не то. Не волшебно.
