– Да они такие же чокнутые, как и ты.
Маршалл усмехнулся:
– Ну тебя на хрен, Ронейн! Это люди, которые делают деньги, а мы только околачиваемся вокруг да около. Пора ударить по ним. Да покрепче. Добраться до источника. Давай прижмем их, а? Чтобы они, бля, соплями умылись!
– Что ты предлагаешь?
– Есть способы.
– Это серьезное дело. Мы действуем по инструкции.
– Давай заплатим им побольше.
– Зачем?
– Это их раззадорит.
Ронейн помолчал. Затем повернулся и направился к двери.
– Оставайся в отеле. Я свяжусь с тобой, как только все устрою.
– Давай, Ронейн! Раздразни их. Тогда мы получим то, что хотим.
– Слушай, отвали!
– Ты что, собираешься выслуживать себе пенсию?
Ронейн погрозил Маршаллу пальцем и покинул квартиру.
Десять минут спустя Маршалл тоже вышел на улицу. Перед этим он выглянул в окно и убедился, что за Ронейном нет слежки. За ним тоже не было хвоста, и он направился в ближайший бар. Пришло время снять напряжение.
Самый легкий способ – проститутки.
Он терпеть не мог этой своей слабости. Но выбора не было, таков уж он есть, не переделаешь, и всегда был таким. Секс давал ему облегчение, и Маршалл испытывал в нем потребность всякий раз перед приближением опасности.
Хотя это и противоречило его принципам, сейчас он пожалел, что не утаил немного из той порции кокаина.
3
Родная почва
Старушка в линялой косынке наблюдала за полицейским, медленно вышагивающим взад-вперед перед исповедальней. Это хождение раздражало ее, отвлекая от молитвы. Ее разбирало любопытство, что за важная персона могла находиться в исповедальне под охраной полиции.
Полицейский перестал шагать и сел на ближайшую скамью. В церкви он чувствовал себя не в своей тарелке – уж лучше держаться подальше от этого призрачного места, пусть сюда ходят те, кто в нем действительно нуждается. Он закрыл глаза и представил себя за рулем нового «форда» модели «Эскорт GTi», недавно покорившего его воображение.
Человек в исповедальне оставил свою шинель у полицейского. Он любил эту церковь, известную в округе под именем «Жемчужинка». Затерянная в укромном уголке в центре города, она не имела блеска и помпы, присущих более крупным храмам. Здесь он мог общаться с Богом без вмешательства внешних атрибутов религии.
Соулсон услышал, как священник вошел в другую половину темной кабинки, увидел его лицо сквозь разделяющую их металлическую решетку.
– Готов ли ты к исповеди? – спросил священник.
– Благослови меня, отец, ибо я грешен... – Соулсон замолчал, внезапно испугавшись своего чувства. Он чуть было не переступил грань.
Священник почувствовал его колебания.
– Слушаю, сын мой.
– Со времени моей последней исповеди прошел месяц. С тех пор я дважды пропустил мессу.
– Почему?
– Работа, отец. Постараюсь, чтобы этого больше не повторилось.
– Это все?
– Еще я подвержен греху гордыни. Я позволил своим врагам отвлечь меня от исполнения своего долга. Я высказываюсь против них... ради собственного спасения. Я сожалею и прошу простить мне эти и другие грехи, о которых я сейчас не помню.
– В качестве епитимьи прочтешь по одному разу «Отче наш» и «Аве Мария». А сейчас искренне раскайся. – Произнося эти обычные слова, священник чувствовал: что-то гнетет его подопечного. Однако он знал, что не следует торопить, придет время и человек выскажется сам.
– Я в сильном затруднении, отец, – после долгого молчания подавленно произнес Соулсон.
