возможность спокойно владеть заработанным. А менее состоятельным — способность подняться до процветания, на которое имеет право любой немец.
Он медленно обвел глазами зал, вглядываясь во всех одиннадцать членов Совета. Непосредственно слева от него сидел Карл Шиллер, самый новый член Совета, ускоренно избранный вместо Митцера с помощью эмоциональных и требовательных телефонных звонков. Инвестиционный банкир и финансист со связями и влиянием, простиравшимся на всю промышленность и правительство, Карл Шиллер был немцем нового склада со значительной международной репутацией в Соединенных Штатах и Японии. Ему было пятьдесят лет.
Фрик знал, что Шиллер отличается большой жадностью. Его предки владели огромными поместьями на Востоке, которые были потеряны после Первой мировой войны, когда неистовой инфляцией разрушались самые прочные состояния. Эти поместья перешли к еврейской семье, которая через некоторое время погибла в концентрационных лагерях. Гитлер пообещал его отцу за верную службу режиму вернуть поместья. Но поражение в мировой войне и переход Восточной Германии под контроль русских сделали это невозможным. Как только произошло воссоединение Германии, Шиллер занялся проблемой семейных поместий. И он с ужасом обнаружил, что семья английских торговцев бакалейными товарами, близких родственников тех евреев, к которым некогда перешли эти земли, располагала документами, подтверждавшими ее право на родовую собственность Шиллеров. Завещание, которое предоставляло ей это право, было написано на вырванном листке календаря за 1938 год, единственном листке бумаги, который оказалось возможным получить семье, знавшей о своей неминуемой смерти в газовой камере. Поместья были завещаны другому заключенному, отдаленному родственнику, с условием, что, если они когда-нибудь будут возвращены в еврейские руки, все деньги и прибыли, полученные от них, будут переданы на создание сионистского государства. Сами же поместья должны были использоваться на благо тех евреев, которые пострадали от рук нацистов и других угнетателей веры.
Шиллер понял необходимость бескомпромиссной борьбы с теми, кто, как всегда учил его отец, был ответственен за разгром Германии и принижение ее достоинства. Они были ворами и снова хотели красть землю, которая им не принадлежала, землю и поместья, которые по праву наследования были его собственностью.
Карл Шиллер с большим интересом и желанием вновь обратился к делу. Ненависть его подогревалась Гробом Митцером, которого он знал и которому верил как другу и коллеге по предпринимательству. На протяжении последних нескольких лет он помогал финансировать партию и тесно сотрудничал с Митцером в создании той финансовой базы, с которой могли бы начать воплощаться в жизнь мечты о новой Германии. Смерть Митцера привела его в оцепенение, но не надолго. Уже через полчаса он связался с теми, кому доверял в Совете, и представил веские соображения, почему ему следовало бы занять освободившееся место. Последний его звонок был Фрику, которого, как он знал, следовало убедить в первую очередь.
— Я пока не считаю вас готовым занять место в Совете, — сказал Фрик, когда Шиллер закончил говорить. Он лгал, поскольку финансист был очевидной кандидатурой. Он знал подноготную Шиллера, знал о его жадном стремлении к тому, что тот считал принадлежащим ему по праву, знал о его врожденной ненависти к евреям. Они были давно лично знакомы, и Фрик доверял Шиллеру настолько, насколько он вообще мог доверять другому человеку.
Шиллер продолжал просить, вновь и вновь доказывая необходимость своего участия в Совете. При этом он заверял Фрика в личной своей верности ему и всему руководству партии. И тогда Фрик сделал вид, что сдается на мольбы Шиллера.
— Когда мы придем к власти, дорогой мой Шиллер, — сказал в заключение того разговора Фрик, — мы возвратим земельные владения тем, кто поддерживал нас. Это самое меньшее, что мы можем сделать. — И даже по телефону он ощутил, как Шиллер затрепетал от восторга.
Итак, новый лидер продолжал осмотр зала. Взгляд его задержался на Клаусе Бюле, владельце франкфуртской «Дейли ньюс» и телевизионной станции. На эту сферу следует оказать большое давление, здесь недостаточно влияние национал-социалистов.
Надо раскачать Бюле, сделать его газету рупором национальных идей. Другие газеты последуют его примеру, средства массовой информации хорошо известны своим стадным характером.
— Но, — продолжал Фрик, — если нам предстоит занять принадлежащее нам по праву место в истории, мы должны выйти из подполья. — Он сделал паузу, ощутив общее напряжение. Они давно привыкли скрывать свои чувства, таить свои желания. Они не протестовали, когда на званых обедах, по телевидению или в газетах проклинали Гитлера и «третий рейх». Ненависть к нацизму превратилась в крупный бизнес. И они держали язык за зубами, никогда не высказывали открыто своих убеждений.
А теперь их призывают выйти с открытым забралом.
Он чувствовал их волнение; они как бы находились в тоннеле, и грохот приближавшегося экспресса уже сотрясал рельсы.
— Нам нечего стыдиться, — сказал он спокойно, преодолевая логикой состояние чистой эмоции. — Не можем же мы всегда извиняться за прошлое. Германия двинулась вперед. Мы должны чувствовать время, чтобы не оказаться людьми вчерашнего дня.
Он встал, сознавая, что все наблюдают за ним. Они были перепуганы, даже Шиллер застыл на своем месте, словно аршин проглотил. Что же, черт возьми, они ожидали после всех этих лет?
— Легко стать запуганными, — продолжал Фрик, медленно обходя стол и сопровождаемый взорами присутствующих. — Вот и я, увы, тоже запуган. Но мы не должны допустить, чтобы вбитый в нас страх исказил наши цели, помешал нашему долгу. В нашей стране были большие силы тьмы, чем «третий рейх». Американцы, британцы. Даже эти пуделеобразные французы. Они диктовали нам свой образ жизни и с помощью оккупации кое в чем преуспели. Они говорили нам приятные вещи, зная, что военной силой смогут подавить наше собственное мнение. Наконец, русские, которые творили свои темные дела за Стеной. Они насиловали нашу страну, лишали нас чести, плевали на нас за якобы преступления, совершенные пятьдесят лет тому назад. И как бы ужасны ни были их преступления против нас, они всегда оправдывали их, говоря, будто наши были еще хуже. Мы превратились в две страны. И только воля народа заставила их убраться и снести Стену. Я не забуду ту великую ночь. Вместе с другими я разбирал ее голыми руками, по кусочкам, эту чудовищную Стену. Люди заработали свою свободу, но не знают, как ею пользоваться. Нет стада без пастуха, говорил Ницше. Сейчас немцы уязвимы для коммунистов, для фашистов и даже для ненавистных сионистов. Вы же видели беспорядки в Берлине, разрушение синагог, даже взрыв бомбы, при котором был убит Гроб Митцер. Его смерть с определенностью должна показать вам, что мы не можем дальше оставаться в подполье. Для нас наступило время занять принадлежащее нам по праву место. Время, чтобы мы стали пастухами. У нас для этого есть средства. У нас даже есть собственная тайная полиция. Люди из Штази, тайной полиции Хонеккера, стали для нас хорошими штурмовиками. Целая армия людей, которым некуда деваться.
Он еще раз спокойно и внимательно обвел взглядом всех присутствующих. Его слова начинали производить требуемый эффект. Многие уже кивали в знак согласия. Чего ждать? Сколько времени можно еще ждать?
— А знаете ли вы, сколько было служащих в Штази? — внезапно спросил он. — Знаете?
— Больше двадцати тысяч, мой фюрер, — сказал Бюле, спеша воспользоваться возможностью выдвинуться вперед.
— Больше этого, дорогой мой Клаус. Таков был состав постоянных служащих. Но у них еще было девяносто тысяч частично занятых. Сотрудников резерва, различных информаторов и так далее. Только представьте себе! Мы можем выбирать из армии более чем в сто тысяч обученных солдат. Это больше, чем вся английская армия. Не все они пойдут с нами. Но если только один из четырех последует за нами, под нашей командой окажется тридцать тысяч обученных людей.
— Уникальное положение, — заметил Бюле.
— Действительно, уникальное. Обладать такими возможностями, когда Германию рвут на части. То же самое, должно быть, имело место и в ранний период существования рейха. — Фрик апеллировал к их жажде власти. — Представьте себе тот день, когда Он пришел к власти. — Все знали, кто такой «он». — Представьте. После всей неразберихи, после многих лет позора оказаться в положении абсолютной власти, когда будущее Германии в надежных руках. Разве вы не можете увидеть Его? Стоящим там, в Берлине, принимающим присягу в качестве канцлера в 1933 году. Какое знаменательное время, какой исторический
