три тому назад величать Дмитрия Васильевича, — избавил бы его от таскания с чемоданами в общественном транспорте…
А батяне вдруг страшно захотелось водки, причём полный стакан… который он, молча пройдя в кухню, наполнил (достав бутылку из холодильника) до краёв и опустошил прямо на глазах у остолбеневших жены и сына.
— Что это значит? — спросила обретшая дар речи Елизавета Викторовна, когда муж поставил опустошённый стакан на стол.
— Ничего.
— Но я же вижу! — И с ужасом догадалась. — Тебя уволили?!
— Ха-ха!
Дмитрий Васильевич прошёл в гостиную, уселся в кресло.
Родные ринулись следом и встали перед ним, как замерзшие по тревоге суслики. Ждали объяснений. Иначе, зачем водка? Стакан?!
А Дмитрий Васильевич молчал, усваивая горячо разворачивавшийся внутри себя алкоголь.
— Почему ты не раздеваешься? — спрашивала потерявшаяся вконец жена.
— Устал.
— Но к чему же, дорогой мой, такая демонстрация? — не отставала Елизавета Викторовна, неуверенно воспроизводя мужнин жест с опорожнением стакана.
— Потому что первомай скоро! — брякнул Дмитрий Васильевич и приказал. — Неси лучше деньги!
В нём что-то переключилось, и пришло ясное решение — поговорить! А там — будь что будет!
— Господи! — Елизавета Викторовна прочла эту решимость в глазах мужа и у неё мелко затряслись руки. — Ты попал в аварию! Бандиты, да?
— Иномарка? — с неподдельным, живым интересом подсунулся сбоку сын. —Какая, бать?
— Сивый мерин! — шутка тоже была из разряда первомайской, но и она прошла как по маслу.
Елизавета Петровна, метнувшаяся за деньгами, остановилась в двери, спросила дрогнувшим голосом…
— Все нести? Или… Сколько?
Дмитрий Васильевич сжалился.
— Тысячу…
— Ого! — сказал сын. — У вас, оказывается, тысячи водятся!
А Елизавете Викторовне чуточку полегчало, лицо разгладилось, посветлело — оставалось на чёрный день в заначке, оставалось!
Она удалилась.
Сын продолжал интересоваться: сильно ли побита своя машина, как да чего вышло? Ему было страшно интересно.
Дмитрий Васильевич не отвечал, смотрел на него и вспоминал контактный телефон… Там ещё перечислялись разные услуги… от секса «классика» до неведомого ему «золотого дождя»… Сыну, наверняка, известного… Они ведь теперь все сексуально подкованные, раскрепощённые… в отличие от них, «пиджаков с галстуками», которых подковать и раскрепостить не успели… Кстати, надо бы переодеться… Последние две цифры вызывали сомнение, то ли сорок шесть, то ли шестьдесят четыре… Впрочем, это не имело значения, он почему-то был уверен, что непременно отыщет её… Юлию… Или как там она по-настоящему прозывается…
Дмитрий Васильевич развязал и вытащил из-под воротника галстук…
— Как поживаешь-то? — спросил он вдруг сына, чем озадачил его до крайности.
На этот вопрос автоматически ответила появившаяся с деньгами в руках Елизавета Викторовна.
— Как? Альфонс! За счёт её родителей живёт!
Сын что-то забурчал, типа того, «что же делать, если свои родители счёта не имеют», но его никто не слушал. Верная жена подавала мужу аккуратной стопочкой сложенные сотенные купюры, предупреждала:
— Ты уж не нервничай там сильно… Главное, невредимый, живой, — она, склонившись, поправила мужу скособоченный воротник рубашки, выпрямилась, осудила. — А вот, что выпил, так это совершенно зря… От водки ты дурной делаешься!
— Я и без водки дурной, — Дмитрий Васильевич, взял деньги, поднялся, — надо было спешить.
Елизавета Викторовна, не переставая соболезновать и одновременно инструктировать, вознамерилась отрядить с отцом и сына, так сказать, на всякий случай, и сын был согласен — «погнали, батя!» — даже предлагала на худой конец взять себя, — «вот только голова, жаль, не мыта…», — но никакой помощи Дмитрию Васильевичу не требовалось.
Отмахиваясь от сыновних вопросов про «сильно ль разбиты тачки», — «потом, потом!» — он покинул родноё семейство.
На улице его охватили сомнения:
«Ну, куда, в самом деле, зачем?!»
Обуреваемый неуверенностью он сел в «Ауди». Почему-то на пассажирское место. «Потому что, выпивши, за руль не садятся, — замедленно догадался он. — Значит, точно, дурею!». Хмель, и правда, бросал его в дурноту, слегка подташнивало, но надо было действовать, и он доставал свою старенькую Нокию, набирал, с четвёрткой и шестёркой на конце, запомнившийся контактный номер.
Ответили сразу.
— Я хотел бы встретиться с Юлией, — сказал он как можно твёрже. — Это возможно?
От нахлынувшей робости у него перехватило дыхание. «Как мальчишка», — подумал он, а в трубке, между тем, нежно-чарующим голосом, осведомлялись, в какой день и на какое время господину хотелось бы…
— Хотелось бы сегодня, — отчего-то млея, сказал он и прибавил суровости. — И как можно скорее!
Но оказалось, что, к сожалению, ни сегодня, ни даже завтра и послезавтра встретиться с Юлией было невозможно — запись.
— Даже за тыщу долларов? — грубо поразился он.
Возникла вежливая пауза, после чего весьма доброжелательно поинтересовались:
— Господину хотелось бы именно с Юлией? У нас есть и другие… тоже очень достойные девушки… И подешевле…
Продолжать разговор не имело смысла, но Дмитрий Васильевич всё-таки спросил:
— Так вы не Юля?
— Я — менеджер. И, знаете что, — Дмитрий Васильевич ощутил, что к нему прониклись особым доверием, — я могу предложить вам Танечку… Она, можно сказать, дебютантка… Вы будете практически первым…
Дмитрий Васильевич отключился, не попрощавшись.
«Какая-то дебютантка, — рассеянно думал он. — Глупо как всё!»…
Оставалось идти домой, объясняться с женой, с сыном… пилить на работу… видеться там с Сахатовым, с Замом… да хоть с той же Верочкой…
Тоска, тоска!
Не утешала даже мысль о Сахатове, выразившаяся в несвойственной Дмитрию Васильевичу расистской редакции: «значит, и Максику, Максуду, блин, Юсуповичу, тоже не обломится!»…
К Дмитрию Васильевичу сворачивал заприметивший его через лобовое стекло сосед Володя, по дворовому прозвищу Деловар. Пришлось открывать дверцу, вылезать, здороваться.
— Как оно ничего? — спрашивал Володя, ласково задерживая в своих ладонях руку Балышева. — Служится?
— Выпить не хочешь? — вместо ответа предложил Балышев.
— Сегодня, ну, никак не могу! — мгновенно отреагировал сосед, с которым они вообще никогда в жизни не выпивали. — Давай завтра! — и, вновь наделив Дмитрия Васильевича прощальным рукопожатием, Володя-Деловар бодро зашагал к своему подъезду.
