ежегодные курсы лечения от алкогольной зависимости, которые предпринимали всё новые врачи во все новых клиниках, применяя всё новые многообещающие методы.
Сколько Алекс помнила себя, на кухне всегда стоял один и тот же неудобный квадратный стол, затянутый клеенкой, на четырех ножках из стальных трубок, который столь явно сосреточивал в себе всю мерзость мира, что пятнадцатилетняя Алекс потихоньку гладила его и без того гладкую поверхность, загадывая, чтобы он взял себе и мерзкую кожу ее мерзкого лица тоже.
«Вы можете распоряжаться этим часом вашего времени как вам заблагорассудится», – сказал в Институте прикладной психологии доктор Хубер, который носил всегда либо светло-коричневый, либо темно-зеленый бархатный джемпер. Он закидывал руки за голову и откидывался назад. Волосы у него, наверное, жирные на ощупь, по крайней мере они так выглядели, и, поскольку Алекс сидела словно воды в рот набрав и неподвижно уставившись перед собой, ему приходилось обращаться мыслями к тем своим заботам, которые он постоянно откладывал: думать, к примеру, об электрическом кухонном комбайне, который будет размельчать любые пищевые продукты до размеров оптимального усвоения для его пожилой матери, которая жила в пригороде Мюнхена и у которой пальцы распухли и скрючились от подагры. Чем молчать о себе самой, Алекс с гораздо большим удовольствием поговорила бы о матери этого психолога, или о его прерванной актерской карьере, или о погоде.
Ведь то, о чем Алекс каждую свободную минуту случалось думать, было несказанно глупо и смешно: ее полудетское тело постыдно отчетливо начинало говорить о своем будущем, перебродившие соки подходящего к концу детства попадали в кровь, прорывали эпидермис, и это было абсолютно нормальным процессом, который происходил у десятков тысяч ее ровесников. Алекс стояла перед зеркалом в ванной и то и дело плакала. Потом она начинала кричать на свою мать (ее отец по до сих пор не выясненной причине в то время отсутствовал; согласно официальной версии он находился на повышении квалификации в Америке; но оттуда он не прислал ни единого письма; во всяком случае его не было, и все): люди, у которых есть предрасположенность к acne vulgaris[27] и они могут передать ее по наследству, должны вспомнить о тех муках, которые испытали когда-то сами, и понять, что не имеют права заводить детей, никогда, надо запретить это на государственном уровне. Мать испуганно бежала в аптеку, консультировалась с врачами и покупала дочери двадцать три тюбика клерасила, который ей не помогал. Каждые две недели Дорис Хайнрих, после ромашковой припарки, выдавливала на носу дочери угри, а потом дезинфицировала очищенные поры ртутным хромом, красный цвет которого еще долго был заметен на коже. Алекс притворялась больной, использовала все мыслимые и немыслимые отговорки, вяло терпела, когда ее безрезультатно ругали, только чтобы с таким лицом не показываться на улице. Краситься Алекс себе запретила. В Маленьком Городе, да и вообще повсюду, макияжем пользовались только и без того красивые женщины, которые в этом на самом деле не нуждались. Дорис, например, никогда не красилась. Алекс считала, что если она начнет себя искусственно приукрашивать, то всякий подумает, будто она сама себя считает красивой или хочет скрыть какой-нибудь внешний недостаток, который является лишь отражением внутренних недостатков, подумает, что она собирается ввести в заблуждение других людей. Года через два, когда пик этого безумия начал спадать, соседки проявили озабоченность. А не пора ли вашей дочери быть немножко поскромнее, она ходит с такими накрашенными губами, говорили они; линии руки показывают, что она чудовищно плодовита; ведь она выглядит так, словно готова подцепить любого честного семьянина, пусть хотя бы пилюли пьет, а то как бы чего не вышло. Картина радужной оболочки глаза, эта модная иридодиагностика, показала, что у Алекс слабые почки, а также обнаружила у нее склонность к сентиментальным ложным воспоминаниям о детстве без боли и секса. За шестьдесят франков – школьнице предоставили особый тариф – Алекс продолжала покупать себе в Институте прикладной психологии пятьдесят минут собственного молчания.
Субботними вечерами она регулярно ходила в одиночестве вдоль реки, через темный лесок, где почти каждый месяц некий неизвестный мужчина, иностранец по виду, насиловал какую-нибудь женщину; так об этом всякий раз писали в городской газете. Именно об этом думала Алекс, гуляя здесь, хотя и не знала точно, что подразумевается под изнасилованием или под словами «половые отношения». Ее одноклассницы танцевали на молодежной дискотеке с одноклассниками, а Алекс тем временем шла, ориентируясь на маленькую белую церковь в Кирхберге, которая виднелась слева на холме и, подсвеченная снизу прожекторами, не давала ей сбиться с пути. В доме священника по соседству Герман Бургер написал свои «Кирхбергские идиллии», а на церковном кладбище, самом красивом во всей округе, был похоронен ученик из параллельного класса; он поджег себя и сгорел. Алекс почти не помнила его лица, она никогда не разговаривала с ним, но все равно любила его. Теперь, когда он был мертв, она писала ему письма и ночью клала их у его могилы. Она могла бы любить его. И Тулуз-Лотрека она тоже бы с таким любвеобилием любила, ради него она согласилась бы родиться на сто лет раньше в бедной семье, в Париже, и стала бы проституткой; кстати, и у Тулуз-Лотрека тоже был дефект: он хромал, он дважды ломал ногу и в результате стал инвалидом. Возвращаясь домой по лесной дорожке, шагая вдоль молчаливой реки Ааре, она думала и о Финацци, который, ни о чем не подозревая, сидел рядом с ней в классе, с ясным лицом и каштановыми кудрями, его не любили, от него шел запах застарелого пота, он носил залатанные рубашки своего отца- рабочего; и при мысли о Финацци ей в голову всегда приходила мысль об аварии на дороге. Финацци был единственным, кто знал ответ на вопрос учителя: «Что определяет надежность цепи?» (надежность ее самого слабого звена); позже он стал астрофизиком, лицо у него посерьезнело, и во время встречи их класса в 1995 году Алекс узнала, что он теперь – старший ассистент и убежденный холостяк, что живет он в однокомнатной квартире с кухонной нишей, что на полу у него ядовито-голубой палас и что квартира находится на Циммерлиштрассе в Цюрихе. На той классной встрече всем было тридцать, и Алекс мысленно переносилась на тридцать лет назад в некую всем до боли знакомую семейную киноэпопею шестидесятых годов: все женщины замужем, одна краше другой, и все они заботятся об одном или двух малышах, мужчины же в основном работают брокерами, они уже успели прибавить в весе, носят на руке часы «Роллекс», и у них пока нет детей, разве что беременная жена, которую они возят повсюду на своих «БМВ». Дальше по сюжету Алекс попала под красный «феррари» и скончалась на месте происшествия. Ее полудетское тело изуродовано, маленькие груди неопознаваемы, угасла бесполезная страстность пола, и только лицо сохранилось, сияюще чистое и прекрасное. Так лежала Алекс на оживленной привокзальной улице Маленького Города, и струящаяся из ран кровь складывалась в отчетливые, всякому понятные буквы, составляя имя Виктор – так звали Финацци, ее воображаемого возлюбленного. И вот она снова в городе, и с ней заговаривают на улице трое незнакомых мужчин средних лет с лысинами, она идет с ними в ближайший бар, они покупают ей пиво, а потом она садится с ними в машину, говорит, как ее зовут, и впервые в жизни ее по-настоящему целуют взасос. Чтобы ее не изнасиловали, она в последний момент распахивает дверцу машины и убегает в католический молодежный приют, весь вечер ведет там оживленные дискуссии, и через какое-то время ее забирает оттуда мать, потому что они так заранее договорились. Мать только глянула на нее, и все. Ее лицо горит от стыда, обиды и желания, в котором она сама себе не признается.
Деньги на психолога она зарабатывала, убирая школьные помещения во время каникул, радуясь ясному заданию, где от нее не требовалось никаких слов, эта работа защищала ее от враждебного мира, который простирался там, снаружи, за порогом школы, и здесь она с легкостью могла ответить на любой вопрос: окна надо чистить моющим средством, полы мыть универсальным очистителем, мочевой камень в унитазах отчищать специальным растворителем. Некоторые школьники, те, что с помощью такой работы зарабатывали себе деньги на свои первые каникулы, которые они проведут без родителей, со смехом рассказывали о своих матерях, которые под длинными юбками скрывали географические карты еще не открытых континентов.
Однажды майским днем, в понедельник, Алекс, как обычно, после каникул вошла в класс. Ее место было занято, и одноклассники казались ей какими-то чужими. Она подумала, что это какое-то легкое недоразумение, села за другую парту, проглотила таблетку от головной боли и заснула. Она проснулась голая и скользнула глазами вниз, осматривая себя: оказалось, что вместо нее на стуле сидит взрослый зверь с телом женщины, это тело – его болезнь, пожизненная, неизлечимая, банальная. Ее отправили домой, сказали, что она еще до каникул успешно закончила школу, сдав все экзамены на аттестат зрелости, ей уже скоро двадцать лет, она взрослая.
Через десять месяцев она стояла у открытого звуконепроницаемого окна на самой шумной и самой заплеванной улице Цюриха, в левой руке она держала Оливера, своего первого ребенка, а правой махала Филиппу Майеру, с которым невзначай позакомилась в театральной студии и с которым узнала, что такое
