Маска чародея

На листе появлялись все новые и новые слова, протягивавшиеся сверху вниз и снизу вверх, принимавшие самые причудливые формы, извивавшиеся в разные стороны – буквы в них иногда были перевернутыми или смотрели в другую сторону. Одетой в Смерть было все равно: абракадабра из слогов и букв, рифмованные строчки из детских песен, ругательства, перечень всех известных мне видов рыб – их названия закручивались по спирали, сливаясь посредине в безнадежно неразборчивое грязное месиво. Ни о какой каллиграфии и речи не было. Толстенное металлическое перо попросту размазывало чернила. Я старался держать его боком, чтобы линии выходили потоньше, но чернила стекали с него, оставляя кляксы. Впрочем, для Одетой в Смерть не было никакой разницы.

Наконец я нарисовал крошечного паучка, державшего в своих лапах слово СМЕРТЬ.

– В этом и заключается самая страшная тайна, – сказал я, указывая на паучка. – Посмотри на него очень-очень внимательно. Тебе станет понятно все, чем я занимаюсь, и ты сможешь делать со мной все, что захочешь.

Запыхтев, она проползла вперед и склонилась над моими коленями, как собака, собирающаяся утащить лакомый кусок из корзинки с едой. Ее тело полностью заслонило от меня страницу. Я заметил, что пускающие дым лица вовсе не были одеждой – они словно росли из ее спины. Я сидел совершенно неподвижно, сжав челюсти и изо всех сил стараясь сохранять контроль над собой, пока она гладила мои руки, ноги и грудь. Очень медленно и осторожно я начал разворачивать в руке ручку, пока металлическое, перо не оказалось направлено вверх.

– Смотри, – сказал я. – Постарайся как можно внимательнее изучить его.

– Не пытайся обдурить меня…

– Если ты проявишь чуточку терпения, все тайны моей магии станут доступными и тебе.

– Я совсем не терпелива. Да мне и не нужно быть терпеливой. – Она проткнула когтем мне бедро и рванула.

Я непроизвольно закричал и в тот же миг левой рукой схватил свою противницу за волосы, оттягивая ее голову вверх, а правой нанес удар, целясь ей в левый глаз и стараясь вогнать перо как можно глубже.

На сей раз закричала она, и этот дикий крик подхватили сотни других голосов – все лица у нее на спине искажались в муках, как затравленные животные, пока мы боролись и катались по кровати. Сцепив ноги в замок у нее на спине, я удерживал ее, одновременно пытаясь загнать ручку еще глубже. Ее страшные когти раздирали мне плечи и бока. Мы скатились на пол, и от неожиданности я тоже закричал, но лишь еще сильнее сжал ее в смертельных объятиях.

Я упал прямо на нее, надавив на ручку всем своим весом. От этого удара деревянный стержень глубоко вошел ей в голову. Ее хватка ослабла. Держа ручку обеими руками, я заставил наконечник выйти с другой стороны ее черепа. Тогда я отпустил ее и, быстро откатившись в сторону, растянулся на полу, совершенно обессилев и тяжело дыша, а она билась и барахталась, как выброшенная на берег рыба, разбрызгивая кровь, хлеставшую у нее изо рта и из глаза, и пытаясь заговорить, но ее последние проклятия захлебнулись в потоке крови.

Многочисленные руки у нее на спине еще долго скребли пол ногтями, но потом и они успокоились.

Убедившись, что она мертва, я подполз к ней и пнул ногой.

Из всех ртов потекли кровь и грязь, но она так и не шевельнулась. Ее лицо приобрело после смерти еще более мерзкое выражение. Ручка почти полостью вошла ей в голову, и лишь самый кончик торчал у нее из глаза.

Неожиданно я почувствовал страшную слабость и упал на бок. Меня вырвало тем немногим, что я съел за день. Мне хотелось лишь одного – лечь прямо на пол и лежать, несмотря на страшный холод. Почему-то я решил, что кровь, сочившаяся из самых глубоких царапин, согреет меня. Голова пошла кругом, словно я был пьян: казалось, я уже давно и безуспешно пытаюсь вырваться из замкнутого круга ночного кошмара. Каждый раз, когда я хотел пошевелиться, невидимые мучители вонзали в мои плечи раскаленные докрасна когти.

Но, несмотря на боль и холод, я больше ни минуты не мог терпеть присутствия подобной мерзости в отцовском доме, у той самой кровати, на которой были зачаты и рождены и я, и моя сестра. Пошатываясь, я встал на ноги, взял свою противницу за лодыжки и поволок ее к окну. Неумело повозившись со ставнями, я широко распахнул их и облокотился на подоконник, обдуваемый самым холодным ветром в своей жизни и ослепленный небывалой белизной за окном.

Но все же я не мог позволить себе остановиться, не выполнив своей задачи, ведь эта ужасная тварь по-прежнему оставалась в доме. Задыхаясь, почти ничего не видя, я поднимал Одетую в Смерть, пока из окна не свесилась ее голова, затем руки, затем большая часть туловища. В этот миг она казалась мне ужасно тяжелой, настоящий мешок с жиром и практически без костей – ее почти невозможно было поднять и развернуть – но я все же справился, едва не сойдя с ума от боли, которую причинили мне эти усилия, и наконец выкинул ее наружу.

Я ожидал всплеска, который должен был последовать, когда ее тело упадет в реку, но услышал лишь глухой стук.

Озадаченный, я снова лег на подоконник и высунулся наружу. Ни малейшего следа трупа. Передо мной расстилался самый необычный пейзаж, который мне доводилось видеть: белые поля, широкие заснеженные долины, черные скалы и пики гор. Дом опять передвинулся и находился теперь очень далеко от Великой Реки, забравшись высоко в горы.

Солнечный свет, отражавшийся от склонов, был намного ярче, чем в пустыне, а в воздухе кружились крошечные белые хлопья, таявшие, когда я ловил их руками.

(– Это называется «снег», дитя, – сказал Бальредон внутри моего сознания.)

Он был обжигающе холодным. Словно со стороны, абстрагировавшись от происходящего, я заметил, как над моей голой кожей поднимаются слабые струйки пара.

(– Вернись в дом и оденься, – велела Лекканут-На. – Иначе заболеешь. Ты и так болеешь слишком часто.)

Я попытался сфокусироваться, привести мысли в порядок. Я явно о чем-то забыл.

Свалившись на пол, я потихоньку отполз от окна. Ледяной ветер по-прежнему обдувал меня. Я так окоченел, что двигался с трудом.