Я поднял глаза. Отец появился из кабинета в своей мантии чародея, свободно свисающей над мятыми белыми штанами. Он двинулся в нашу сторону, сильно хромая, словно разучился ходить. Мне показалось, что у него отказали ноги.
Хамакина вскрикнула и выбежала на набережную. Я услышал, как хлопнула парадная дверь.
– Отец, где мама? – настойчиво повторил я.
– Я же сказал… ушла к богам.
– А она вернется? – уже потеряв надежду, переспросил я.
Отец не ответил. Какое-то время он продолжал стоять в дверях, уставившись в пространство, словно забыл о моем присутствии. А потом неожиданно спросил меня:
– Что ты видел, Секенр?
Я рассказал ему.
Он замолчал.
– Не знаю, – сказал я. – Все это не имеет никакого смысла. Наверное, я что-то сделал не так?
Он обратился ко мне очень ласково, как всегда говорил, когда я был совсем маленьким.
– Нет, неверующее дитя, ты все сделал верно. Запомни: пророческие видения о твоей жизни будут приходить к тебе постоянно, пока ты жив, и, как и сама твоя жизнь, эти пророчества навсегда останутся загадкой, настоящим лабиринтом, где за очередным поворотом многое неожиданно становится ясным, а многое останется сокрытым навсегда. С каждым прожитым годом ты все больше и больше будешь понимать события прошлой ночи. Ты будешь приближаться к истине, и каждый новый фрагмент этой гигантской головоломки будет изменять значение целого, всего, что произошло прежде… Но конечной цели ты никогда не достигнешь, во всяком случае, полностью.
От холода и сырости я заболел, свалился в лихорадке. Целую неделю я пролежал в постели, часто бредил, и иногда мне казалось, что фигура в маске из моего видения стоит у меня в изголовье, босиком на поверхности темной воды, а вокруг шумит сухой тростник. Иногда, как только вставало солнце, человек снимал маску, и мне в лицо кричала цапля, поднимавшаяся в воздух на крыльях грома. Иногда под маской оказывался мой отец. Он приходил ко мне каждый день на рассвете, клал руку мне на лоб, произносил какие-то слова, которых я не понимал, и заставлял меня выпить сладкого сиропа.
Но как только лихорадка прошла, я стал видеть его гораздо реже. Он постоянно удалялся в кабинет, с грохотом захлопывая за собой дверь. Мы с Хамакиной оказались предоставленными самим себе. Иногда нечего было есть. Мы пытались собирать фигурки из оставшихся от мамы фрагментов геватов, но ничего хорошего у нас не выходило.
А между тем из отцовского кабинета неслись громы и молнии. Весь дом ходил ходуном. Иногда из кабинета распространялась немыслимо отвратительная вонь, и мы с сестрой были вынуждены ночевать на улице, на крышах вместе с городскими нищими, несмотря на подстерегавшие в ночном городе опасности. А однажды, когда я, испуганный до смерти и едва сдерживавший слезы, тихонько подкрался к двери кабинета, я услышал, как отец говорит и ему отвечает множество голосов, далеких и слабых. Один из них был похож на мамин голос. Во всех этих голосах слышались испуг и мольба, они были хриплыми и надтреснутыми.
Время от времени я гадал, куда ушла мама, и по мере сил пытался утешить Хамакину.
Но в глубине души, где крылись мои худшие страхи, я прекрасно понимал, что с ней случилось. Этого я рассказать Хамакине не мог.
Не было никого, к кому бы я мог обратиться за помощью, так как отец стал одним из самых известных в городе черных магов, которого боялись даже священнослужители. Демоны воздуха и воды постоянно собирались у нашего дома. Я слышал, как скрежещут их когти, как волочатся их хвосты и крылья, когда мы с сестрой дрожали от страха, забившись в свою спальню, или сидели на крыше.
На улицах, едва завидев нас, люди отворачивались.
Однажды отец вновь пришел ко мне – он двигался с таким трудом, словно внезапно одряхлел. Он посадил меня за кухонный стол и долго смотрел мне в глаза. Я боялся отвести взгляд. Он плакал.
– Секенр, – сказал он очень ласково, – ты все еще любишь своего отца?
Я не смог ответить.
– Ты должен понять, что я очень люблю тебя, – сказал он, – и всегда буду любить, независимо от того, что произойдет. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я хочу, чтобы ты преуспел в жизни. Женись на хорошей девушке.
– Но… как?
Он взял меня за руку и сжал ее.
– А теперь пойдем.
Я был страшно напуган, но все же пошел с ним.
Когда он вошел в город, там началась настоящая паника; он тащил меня за руку, проходя по улицам своей странной походкой, в черной, как ночь, накидке, волочившейся за мантией чародея – так ящер пытается ковылять на своих неуклюжих толстых лапах.
Люди кричали и бежали от нас. Женщины подхватывали детей на руки. Двое священников скрестили посохи, чтобы сотворить охранный знак. Но отец ни на кого не обращал внимания.
Мы вышли на улицу с роскошными богатыми домами. Из высоких окон на нас в изумлении взирали бледные лица. Отец повел меня в конец аллеи, затем, через арку, во двор позади одного из особняков. Он постучал в дверь. На пороге появился старик, судя по одежде, ученый. Он судорожно вздохнул и сотворил знак, изгоняющий дьявола.
