наступила тишина.
До этого дня в доме водились только молитвенники, священные книги и забытые детьми учебники. Поначалу, когда Муттер Юдифь видела, что Эрни с головой уходит в книги, полученные им в награду, она не тревожилась: принимала это как неизбежное проявление местных нравов. Но однажды вечером она усомнилась в правильности своего суждения и попросила Биньямина пояснить ей, что за книги читает Ангелок. Ответ сына ее удивил: два сборника волшебных сказок, роман о приключениях, происходивших в Китае, и три рассказа о немецком рыцарстве! После получаса запутанных объяснений она вскипела:
— Ничего не понимаю из твоих рассказов! Я хочу знать одно: то, что в них написано, было на самом деле? Таки да или нет?
— Таки нет, — решительно заявил Биньямин.
— Ага, значит, все это вранье, — с нескрываемым отвращением проговорила Муттер Юдифь.
— Не вранье, а сочинения.
Юдифь заморгала глазами и процедила сквозь зубы:
— Ну, теперь скажи еще, что я, сумасшедшая, да?
На этом разговор окончился.
Но мнение Муттер Юдифи и по этому поводу сложилось окончательно. В тот же день она впервые заметила, что, если Эрни внезапно оторвать от чтения, он смотрит на вас невидящим взглядом, затуманенным страстной мечтой, и только потом с сожалением узнает вас.
— Ты где витаешь? — спрашивала она его нежно.
И, так как ребенок смотрел на нее без всякой радости, она начинала жалеть, что не может последовать за ним в тот мир, где тем, кто умеет читать, доступны невидимые простым глазом вещи, да еще такие прекрасные, что оттуда не хочется возвращаться в здешний мир.
Вскоре неведомым ей образом у ребенка в руках появились новые книги — одна увлекательней другой. В некоторых были картинки, а на них всадники, женщины в длинных платьях, усыпанных брильянтами, неведомые звери, невиданные растения — не иначе как из Китая.'Но больше всего Юдифь боялась сочинений без картинок, которые не раскрывали перед ней своего содержания. Когда ребенок отрывался от них, у него был совсем отсутствующий вил. Через несколько недель веки его покраснели, воспалились, и на белках появились опасные прожилки. В один прекрасный вечер у Эрни за столом начали слезиться глаза от усталости. В полном смятении Юдифь призвала в свидетели все семейство, потому что ясно, что так дальше продолжаться не может!
— От этих проклятых книг он без глаз останется! А если они ему еще и кишки выедят, я тоже не удивлюсь!
В этот вечер было постановлено принять самые строгие меры. Как только Муттер Юдифь заручилась поддержкой всех членов совета, вынесшего сие постановление, она бросилась в комнаты и тайком изъяла все без исключения тома с «враньем».
В последующие дни борьба достигла наивысшего напряжения.
Оказалось, что ребенок приносит книги в штанах.
Увидев, что и этот тайник раскрыт, он стал еще изобретательней и начал прятать книги так ловко, что Муттер Юдифь, как она говорила, «сдалась». Однако, потерпев поражение в роли старателя, она переключилась на роль сыщика и выслеживала каждый шаг Ангелочка, наблюдая за тем, чтобы он не предавался своему пороку ни на чердаке, ни в погребе, ни в укромном месте, которое теперь заменяло ему кабинет для чтения. Припертый к стенке, Эрни попытался воспользоваться тем, что по вечерам взрослые ведут беседы в гостиной. Он выскальзывал босиком в коридор и умудрялся приноровиться к полосе света, падающей из гостиной, дверь которой была искусно приоткрыта. Однажды там его и обнаружили после полуночи. Он не понимал, что с ним происходит, и смотрел на всех безумными глазами.
С тех пор, стоило раздаться малейшему шороху или тихонько скрипнуть двери, как слышался голос Муттер Юдифь: «Эрни, ангелок мой несчастный, ложись спать».
Одержав победу над книгами, Муттер. Юдифь пожелала, чтобы Ангелок пошел по стопам своего старшего брата, этого безбожника.
Но, увы! Вскоре она вынуждена была признать, что, изгнав одного беса, впустила на его место нового, причем более опасного, поскольку он был неуловим. Сидя за столом пли готовя уроки (или даже забавляясь с младенцами маленькой Блюменталь), Ангелок вдруг замирал, лицо его каменело, глаза краснели, и он становился таким далеким, словно оказывался в тех странах, про которые написано в книжках. Она заподозрила, что он сам себе рассказывает рыцарские истории. Ибо, когда он приходил в себя, он держался неприступно и воинственно, ни дать ни взять — благородный рыцарь.
Она решилась на жесткие меры: с первыми лучами солнца беспощадно выталкивала ребенка на улицу. Наконец, в один прекрасный день стало известно, что Ангелок встречается с соседскими мальчишками. Юдифь торжествовала.
Они собирались в конце Ригенштрассе на заднем дворе заброшенного дома. Трава и известняк, груды мусора и высохший колодец таили в себе богатые возможности для всякого волшебства. Двое одноклассников Эрни тоже входили в «компанию у колодца». В числе этих двоих была тоненькая светловолосая девочка по имени Ильза Брукнер, которой Эрни не смел слова сказать, потому что вместо глаз у нее были озера, а вместо волос — золотые струи, величаво растекавшиеся по плечам и придававшие ее головке удивительное сходство с головой женщины, одетой по средневековой моде. Она носила вязаный жакетик в белую с розовым клеточку и крестик на железной цепочке, а когда ее просили, пела бессмысленные детские считалочки таким голосом, который уносил вас, словно перышко, в неведомые дали.
То, что Эрни приняли в компанию, походило на чудо. С тех пор, как Муттер Юдифь стала выгонять его из дому, он привык прогуливаться, предаваясь своим мечтам. Шел, заложив руки в карманы, весь распрямившись и держа голову прямо на тонкой, как стебелек, шейке, выглядывающей из расстегнутого ворота белой рубашки. Не замечая того, что происходит на улице, он наталкивался на прохожих, на ларьки, на разные предметы, стоящие на тротуаре, так что, в конце концов, из предосторожности он начал охотно уходить за город к тучным лугам вдоль Шлоссе. Но однажды его привлек голос, который он узнал бы из тысячи других. Юркнув в развалины старого дома, он притаился в тени и уставился на Ильзу. Она пела, стоя в кругу мальчиков и девочек, которые смотрели ей прямо в рот, и солнечный луч играл в ее светлых волосах, как в колосках пшеницы. На следующий день он вышел из своего укрытия, нарочно заложив руки за спину, стараясь всем видом показать, что ему бы только полюбоваться на их веселые игры. К его молчаливому присутствию постепенно привыкли, ему поручали незначительные роли: он стерег стада из камней, был судьей в состязаниях, постоянным пленником, пажем короля Тристана — словом, выполнял все задания, которые не требовали ношения оружия. Если игра обещала быть слишком жестокой, он предусмотрительно покидал место действия: один вид драки причинял ему боль. И когда его приятели самозабвенно сражались на деревянных шпагах, Эрни задавался вопросом, почему они предаются мечтам всем телом, когда так приятно предаваться им только душой. Однажды Вильгельм Кнопфер, крепыш со смеющимися глазами и двойным подбородком, предложил играть в суд над Христом.
— А кто же будет евреями? — спросил Ганс Шлиманн, всеми признанный вожак компании.
Никто не вызывался быть «евреями». Наконец, заметили, что за обломком стены сидит на корточках белый от страха Эрни Леви. Его со смехом потащили к колодцу, к которому уже прислонилась Ильза Брукнер, разметав руки по замшелому бортику, как по кресту. Она свесила голову, будто в предсмертной муке, и стала на цыпочки, чтобы было похоже, что ноги прибиты гвоздями, как у Христа. Вильгельм Кнопфер немедленно изобразил из себя Понтия Пилата: выпятил пузо и с удовольствием многозначительно потирал руки.
— Я умываю руки. Ясно? — сказал он и, обведя всех хитрым взглядом, наполеоновским жестом запустил пятерню под рубашку. — Хо-хо! — прыснул он, повернувшись к Эрни. — Нет у нас других евреев — ты один. Вот и будешь евреями. Кому же, как не тебе, их представлять?
Он велел всем замолчать, насупил брови, важно надул губы и торжественно изрек:
— Эй, евреи! Вы чего хотите, чтобы я сделал с нашим Господом-Богом? Отпущу-ка я его, а?
— И совсем не так, — вмешалась девчушка ученого вида с аккуратно заплетенными косичками и бесцветным голосом. — В катехизисе сначала Варавва.
— Отцепись ты со своим катехизисом! — огрызнулся Вильгельм Кнопфер. — Здесь я священник! Ну, —
