смотрели на мир с болью и, показалось Рекину, с испугом — похоже, путешествие с этим ублюдком измотало ее.
— Кажется, кто-то едет нам навстречу.
— Это Санлукар, комендант крепости, — поспешил успокоить спутников Рекин.
Лаудсвильский обнял дорогого друга с таким пылом, что тот даже слегка растерялся от столь бурного проявления чувств. Бесцветные глаза Санлукара скользнули по лицу высокомерного горданца, который был плотно окружен отрядом пешек. Последних было слишком много для одного кукловода, и достойный Санлукар удивленно озирался по сторонам в поисках его товарищей.
— Я один, — усмехнулся Ахай, верно угадавший причину растерянности коменданта крепости.
Санлукар вопросительно посмотрел на владетеля Рекина, но тот лишь обреченно кивнул головой.
— Я привез тебе письмо от посвященного Чирса, достойный. — Жрец Ахай небрежно протянул бумагу коменданту.
— Я рад, что посвященный вспомнил о таком ничтожестве, как я.
— Нам нужен отдых, — скривил губу достойный Ахай. — Моя женщина устала.
Санлукар покраснел от обиды и гнева. Этот высокомерный горданец не потрудился слезть с лошади, разговаривая с достойным жрецом, Мечом и Оком Храма в Северных землях.
— Это племянник Чирса, — шепнул ему на ухо Лаудсвильский.
Санлукар мгновенно остыл — юнец, конечно, нагл без меры, но с посвященными лучше не ссориться.
— Моя крепость к твоим услугам, достойный.
Жрец Ахай небрежно кивнул коменданту и поехал вперед в полной уверенности, что никакая сила не способна остановить ход коня, управляемого столь твердой рукой.
— Наглец, — просипел ему вслед Санлукар.
— Ему покровительствует сам посвященный Вар, Левая рука Великого, — Лаудсвильский со значением посмотрел на неосторожного приятеля. — О посвященном Чирсе я уже не говорю.
Конечно, благородный владетель прав: в Храме не любят невыдержанных и опрометчивых. Кому как не достойному Санлукару это знать. Терпение и послушание во славу Великого — самые важные достоинства воина и жреца. Гости приезжают и уезжают, а Санлукар остается хозяином этих Богом забытых мест. Впрочем, комендант крепости настолько обжился в диком краю, что его совсем не тянуло в Хянджу, хотя он не признался бы в этом никому, даже дорогому другу Рекину Лаудсвильскому, который один из немногих, быть может, понял бы его.
Достойный Ахай чувствовал себя не слишком уверенно в густом лесу. Он покосился назад, где слуга Лаудсвильского помогал Елене спрыгнуть с седла.
— Это здесь, — сказал слуга и бросил испуганный взгляд на Беса.
Жрецу Ахаю место не нравилось, и вообще поиски таинственной пещеры казались ему глупостью. Он ничего не помнил и не хотел вспоминать. Пусть посвященный Чирс сам ищет свои сокровища, а Мечу Храма нечего делать в чужих краях. Если бы не Елена, Ахай давно бы повернул коня в жаркие степи и не стал бы слушать в непривычном и пугающем месте крики ночных птиц.
— Мы остаемся здесь, — сказала Елена.
Жрец Ахай сердито хлопнул плетью по голенищу кожаного сапога. Он боялся леса, а уж тем более леса ночного, но никакая сила не заставила бы его сознаться в этом. Он с трудом удержался от того, чтобы не сорваться с места и не броситься прочь, куда глаза глядят. Счастье еще, что сгустившаяся мгла мешала женщине видеть его испуг.
Слуга низко поклонился Елене и поспешил к своему коню. Достойный Ахай выразил по этому поводу неудовольствие, но Елена успокоила его: — Я выведу тебя обратно.
Лес встревоженно шелестел зелеными листьями, пытаясь запугать чужаков, бесцеремонно вторгшихся в его пределы. В таинственном мраке могучие исполины распахивали ветви-руки, чтобы задушить в объятиях неосторожных путников. И шепот листьев, и крики птиц, и треск сухих ветвей под чьими-то крадущимися шагами — все это было смутно знакомо достойному Ахаю и одновременно пугало его новизной. Шепот леса казался ему и угрожающим, и одновременно успокаивающим, словно сквозь враждебную какофонию звуков прорывалась знакомая мелодия. Он на конец слез с коня и присел на землю рядом с Еленой. Та взяла руки молодого человека в свои и крепко сжала. Для Елены лес не был врагом, она погрузилась в его зачаровывающую глубину, как погружается усталый путник в освежающую прохладу медленно бегущих вод. Лес был ее стихией, он принял женщину как родную и убаюкивал сейчас с нежностью матери.
Достойный Ахай ощутил причастность Елены к таинственному миру и прижался к ее трепетавшему от прихлынувших чувств телу. Она вдруг запела тихую протяжную песню, которая, сливаясь с мелодией леса, становилась его неотъемлемой частью, как будто была рождена единым дыханием горячих губ, прильнувших друг к другу в порыве страсти и безграничной нежности. Жрец Ахай, убаюканный этой мелодией любви, затих, прижавшись щекой к ее коленям, благодарно принимая тепло рук, ласково гладивших его плечи.
Он уснул почти сразу, полностью вверяя ей свою жизнь, и спал долго без ставших уже привычными страшных сновидений. Елена ласково перебирала его мягкие волосы и смотрела в спящее нахмуренное лицо с нежностью матери, отыскавшей давно потерянного сына. Нет, пожалуй, еще не отыскавшей. Он принадлежал ей только спящим, а наяву поспешно ускользал в чужой, силой навязанный ему мир. И этот мир терзал и коверкал его душу. Этот красивый мальчик с нежным, почти девичьим лицом был жесток, и даже не просто жесток — он был чудовищем. Он утратил меру добра и зла и убивал с пугающей простотой и бессердечием, не зная ни жалости, ни сострадания. Чужая боль скорее забавляла, чем пугала его, и он шел по телам убитых с такой же легкостью, как другие по опавшим листьям. Чудовищная машина раздавила его душу, и только она, Елена, может спасти его от вечного мрака холодного черного колодца, в который он скользит с пугающей быстротой.
— Бес, — тихо позвала она, — нам пора.
Он открыл глаза, но не проснулся. Жрец Ахай продолжал спать, и это Бес, меченый из Ожского бора, всматривался сейчас в темноту.
— Пещера, — напомнила ему Елена. Бес пригнулся к земле и бесшумно скользнул вверх по склону. Он крался меж кустов, прячась за камнями, окруженный сотнями врагов, и их выползающие из темноты оскаленные личины смеялись над тщетностью его усилий. Но они явно поторопились с выводами, Бес снова обманул всех своих врагов, и вздох разочарования, вырвавшийся из ненавистных глоток, стал для него наградой.
Елену поразило, с какой легкостью он отыскал вход в пещеру. Камень, который, казалось, не сдвинули бы с места и десятки рук, легко откачнулся в сторону, пропуская их внутрь. Бес толкнул его плечом, и камень с такой же удивительной легкостью встал на место. В пещере было темно, но Елена предусмотрительно прихватила факел, и сейчас он освещал небольшое пространство перед входом. Елена покосилась на Беса, но тот неподвижно стоял на месте, закрыв глаза. Она схватила его за руку и потащила в глубь пещеры, поражаясь тому, как равнодушно он переставляет ноги, не предпринимая попыток взять инициативу в свои руки. Ноги Елены погрузились в воду, и она остановилась, не зная, что делать дальше. Вероятно, это и был тот самый подземный поток, о котором Бес так часто вспоминал в бреду.
У двух валунов он остановился и принялся спокойно раздеваться. Елена последовала его примеру — сбросила с себя одежду и положила на камень. Бес не пошел в воду, он протянул ей руку и замер. Иначе и быть не могло. Это Данна вводила его в свой таинственный мир, а он только послушно шел следом, полностью ей доверяя. Судя по всему, идти надо вперед, не пугаясь и не оглядываясь назад. От обжигающей холодной воды у Елены перехватило дыхание. Дно медленно уходило вниз, и вскоре вода сомкнулась над их головами. Елена подняла руку и обнаружила над головой каменный свод пещеры. Ее охватила паника, но она быстро взяла себя в руки. Данна не раз ходила этим путем, поэтому надо терпеть, чтобы не погубить себя и Беса. Ей не хватало воздуха, казалось, что этот путь не закончится никогда — поднятая рука все так же безнадежно упиралась в каменный свод. Был момент, когда она почти потеряла сознание и только чудом не наглоталась воды. К счастью, дно стало подниматься. Елена с всхлипом потянула и себя воздух. Рядом тяжело вздохнул Бес. Эта часть пещеры была освещена: слабый лунный свет
