Рогозин Георгий Михайлович, участник финской кампании, кавалер ордена Красной Звезды; стрелок- радист — Вася Максимов, девятнадцатилетний паренек: стрелок — сержант Михаил Куркоткин.
Рогозин и Максимов были раньше в составе экипажа летчика Володина. В августе 1941 года во время боевого полёта над целью их сбили, оба мотора вышли из строя. Володин направил самолет на крупные деревья, чтобы разбиться и не попасть в руки фашистов живыми: Но получилось так, что деревья, обрезав оба крыла, смягчили удар и экипаж остался жив.
Пока к месту падения прибыли гитлеровцы, партизаны унесли и надёжно спрятали экипаж.
Володин пострадал больше всех — сломал ногу. У партизан он подлечился и остался воевать в знаменитом соединении Федорова.
Штурман его Рогозин при падении крепко ударился лицом, вывихнул ногу. Вася Максимов пострадал меньше всех. Он решил пробираться к своим. Рогозин не хотел отставать и, хотя нога еще побаливала, твёрдо решил следовать к своим.
Тщательно был разработан план, маршрут, изучены названия деревень и сел, через которые пройдёт их путь. Заготовлены соответствующие документы, и 21 сентября они покинули отряд партизан. Все — в крестьянской поношенной одежде. Покидая отряд, Вася дал слово партизанам: быть в родном полку к обеду 7 ноября.
Их было шесть человек. Разбившись попарно, они разошлись в разные стороны.
С большими мытарствами добирались в свою часть Максимов и Рогозин. Вася, как и обещал, прибыл точно «по заказу» — 7 ноября, к обеду.
Тяжелее было добираться Рогозину. Нога часто вы — водила его из строя. По нескольку дней приходилось отсиживаться в деревнях, что было небезопасно. В полк прибыл он уже в начале января 1942 года. Давала себя знать натруженная, распухшая нога, но Рогозин скрыл это от всех и получил назначение штурманом в мой экипаж, а через несколько дней мы уже вылетели на боевое задание.
Вот такой сложился у меня экипаж, и в нём только один я был еще «необстрелянным».
На другой день рано утром мы с экипажем пошли смотреть «свой» самолет. Встретил нас техник самолета Котов, юркий парнишка, отлично знающий своё дело. Ему было уже известно о моём назначении. Котов доложил:
— Товарищ командир, самолет исправен и готов к вылету… — Затем тихо добавил: — Только никто на нём, проклятом, взлететь не может, вот и сижу с ним как дурак. — И громко заключил рапорт: — Докладывает младший техник-лейтенант Котов.
Я приказал запустить моторы.
Экипаж на местах. Моторы опробованы, выруливаем на старт. Разрешение на взлёт, полный газ, и… самолет бежал, бежал, затем при поднятии хвоста стал отклоняться вправо, всё больше и больше, а справа — железная дорога. Я прекратил взлёт. Самолет сделал два «циркуля», и я порулил обратно.
И так — семь раз. Семь попыток взлететь ни к чему не привели. Самолет, видимо, имел какой-то аэродинамический дефект. Но взлететь надо. Если не полечу на этом самолете — значит, вообще не полечу.
Заместителем комэска был Дмитрий Чумаченко. Он как раз руководил тренировкой давно не летавших летчиков. Я остановил самолет, не выключая моторов, и послал Куркоткина за Чумаченко. В другое время самолюбие не позволило бы мне это сделать, но теперь здравый смысл оказался сильнее. А в это время Рогозин и Максимов вышли покурить.
— Ну, — говорит Максимов, — если мы не разбились там с Володиным, то этот нас наверняка угробит.
Такую заслужил я характеристику экипажа при первом знакомстве. Попробуй реабилитируй себя в глазах тех, с кем предстоит работать. Благо, об этом я узнал значительно позже, когда экипаж уже полностью сработался и признание только вызывало дружескую улыбку.
Пришел Чумаченко.
— В чём дело?
— Помоги, — говорю, — не могу взлететь.
Он влез в штурманскую, и мы вместе сделали еще три попытки. Затем он говорит:
— Попробуй последнее средство — пользуйся на взлёте тормозами.
Мы оба знали, что это категорически запрещено инструкцией, так как при торможении можно сорвать покрышки и скапотировать на полном газу. Но ничего другого не оставалось.
Совет Чумаченко пригодился. Мы взлетели. В воздухе машина оказалась очень легкой, маневренной, и я был счастлив, что она послушна мне.
Сделав пять взлётов, мы сочли, что теперь и самолет и экипаж к боевому полёту готовы. В полку полным ходом шла подготовка к боевой работе, и мой экипаж сразу же подключился к ней. Друзья шутили, что я теперь посвящен в рыцари.
Забегая вперёд, скажу, что на этом самолете я летал до полной выработки его ресурсов, и всё время машина оставалась верной своей «причуде» — стремлению разворачиваться вправо на взлёте. Но в воздухе она вела себя превосходно.
Первый боевой вылет
Подготовка к полётам во многом отличалась от тон, которую мы проводили в первые месяцы войны. Прежде всего, большое внимание уделялось связи самолета с землёй. Тренировались мы в использовании всех видов вождения самолета, занимались подготовкой к ночным полётам. Как и прежде, учитывали возможность попадания на территорию противника, если самолет будет сбит. Поэтому каждый член экипажа имел в самолете лыжи, автомат с тремя дисками патронов, по три гранаты, пистолет с тремя обоймами, а также бортовой паёк и флягу спирта.
Боевой взлет назначили на 10 января. Для многих это был первый боевой вылет после реорганизации, притом на новом самолете. Для меня же — первый вообще. Всю ночь я не мог уснуть, размышляя о том, что ожидает меня, сумею ли распознать опасность, как пройдёт полёт.
Настало утро. Наспех позавтракали. Прозвучала команда: «Все по самолетам!» Бомбы подвешены, моторы прогреты. Вырулили на красную линию, ждём команды на взлёт. Нервы напряжены, от волнения даже знобит. Внезапно повалил снег, поднялась метель. Погода совсем испортилась. Последовало приказание ждать. Ждали почти до сумерек. Вылет не состоялся.
Наутро всё повторилось, по погоды не было. И так — шесть дней. Думал, поседею от этого нервного напряжения, от ожидания. Наконец, 16 января погода улучшилась. Летим!
Навсегда запомню этот день. Всё первое глубоко врезается в память: первая борозда, проложенная трактором, которым ты управляешь, первая вагонетка угля, выданная тобою на-гора, первый урок в рабфаке, первый самостоятельный вылет в военной школе летчиков. Но ничто не идёт в сравнение с первым боевым вылетом, таким трудным и выстраданным. Вот настоящее испытание, испытание способностей, нервов, мужества, воли. Ведь я еще сам не знаю, как поведу себя перед очевидной опасностью, выдержу ли, не струшу ли. Думаю, что нет, настроен решительно, но… дело покажет, чего я стою.
Полёт предстоял строем, звеном. Ведущий — командир звена Краснухин. Ведомый слева — Псарев, справа — я. Бомбы сбрасываем, ориентируясь по ведущему.
Перед взлётом — напряжение до озноба, но взлетели, собрались в строй, и всё встало на свои места. На миг я забылся, представил себе, что веду самолет в мирном небе, но длилось это очень недолго. Нам предстояло поразить цель.
Бомбить должны были железнодорожную станцию Гжатск. Летели под облаками, но перед самой целью облака кончились. Вот уже виден городок Гжатск. Впереди пересекающимся курсом очень близко прошел немецкий истребитель ME-109. Я его видел впервые. Штурман Рогозин возился с прицелом, но, заметив истребитель, бросился к носовому пулемету и открыл огонь. Открыл огонь и Вася с турельного пулемета. Ударили по врагу огненными трассами и другие самолеты. Показался второй истребитель. Он
