Следующая тема беседы – взаимоотношения с женским полом. Славику и особенно Паше в этой связи похвастаться было нечем, а Боря, найдя свободные уши, сливал все услышанные им за последние пять лет байки в эти самые уши. По его рассказам выходило, что мужчиной он стал едва ли не в утробе матери, а все девчонки, да что там девчонки, все жительницы их родного города мечтали, надеялись когда-либо осчастливить себя близким знакомством с Борей.
– Да я уже в двенадцать лет… – заплетающимся языком продолжил Боря повествование о своих похождениях.
Но Паша его уже не слушал. Боря живо и неприятно напомнил ему его отца. Тот же снисходительный тон, те же поучительные нотки в голосе. Даже фразы их были похожи. «Да я в твои годы…» – повторял отец. Интересно, а что делал отец в его годы на самом деле? «А еще интересно, что он сделает сейчас, – с беспокойством подумал Паша, – что он сделает в свои годы, когда увидит меня в таком виде?» Но трезвая мысль, которую несколько секунд думал затуманенный алкоголем мозг Паши, была безжалостно потоплена новой порцией «Сибирской». А пили уже под шашлычок.
Теперь водка катилась по пищеводу легко и свободно, как мысли в голове. Паша занюхал рукавом куртки и пригубил предложенный Славиком сок. Боря передал ему самодельный шампур с дымящимися кусочками мяса. И Паша вгрызался своими молодыми зубами в непрожаренный внутри и обугленный сверху комок мышц. Паша вгрызался, но безрезультатно. Шашлык не поддавался. А еще он явно не удался. Мало того что мясо было не разгрызть нормальными человеческими челюстями, оно было еще и несоленым. Боря просто забыл об этом. Сок, который при остервенелом натиске зубов попадал из мяса в рот, был неприятным. Горячим, кислым от обилия уксуса и горьким от образовавшейся угольной корочки. И Паша отчетливо понял, он даже очень четко и остро ощутил, что не любит шашлык. Он его терпеть не может!
– Нормальный шашлычок получился, – нахваливал между тем Боря свой кулинарный шедевр.
– Ага, вкусный! – подтвердил Славик и едва не сломал зуб.
Тем не менее такой вкуснятины никто больше чем по одному кусочку не осилил. И шашлык бесславно был свален все на ту же сумку. Сумку с надписью «СССР». Последующее принятие «на грудь» проходило под сок и колбасу. Паша чувствовал, как мысли останавливали свой бег, как они постепенно стопорились, спотыкались, наползая друг на друга. Он уже не принимал участия в разговоре, больше слушал, уставившись в одну точку, и молчал. А еще Паша поймал себя на том, что совершенно не понимает сказанных товарищами слов. Единственная, а точнее, последняя фраза, смысл которой был ясен для Паши, была фраза, произнесенная Борей.
– Поехали, мужики, – сильно заплетающимся языком проговорил он и отправил стакан с водкой в рот.
И Паша поехал… Точнее, не поехал, а поплыл. Поплыл и даже отъехал.
Через какое-то время сквозь сладкое дремотное состояние до него стали доноситься голоса. Это были голоса друзей. Его, Павла, или даже не его самого, а его тело куда-то несли, тащили по узким тропинкам, царапая о ветки раскорячившихся деревьев. А потом Паша догадался, вернее, даже не догадался, а отчетливо почувствовал, как с него сползли джинсы. Он не преминул заявить об этом другу.
– Славик… – прогудел он и сильно заплетающимся языком продолжил: – С меня брюки сползли.
– Никого не волнуйся, – приободрил его Славик, – это не важно сейчас. Сейчас не до приличий. Ты, главное, не висни на нас. Ты помогай нам. Пытайся идти.
А Паша сказал, что он не может идти, потому что штаны сползли до колен и они ему очень мешают идти. Он почувствовал, как руки друзей пытаются привести его джинсы в порядок. При этом Боря и Славик перестали поддерживать Пашу под руки. Он потерял равновесие и четко увидел, как небо резко сползло вниз. Он упал.
Последнее, что всплыло в сознании, это видение отца, которого Паша видел на пожелтевшей фотографии из семейного альбома. На снимке отцу было около двенадцати лет. И вот этот шибко умный, не по годам смышленый подросток подмигнул Паше, эффектно сплюнул через зубы, как это делал новый знакомый Боря. А потом маленький папа хитро прищурился и ласково сказал Паше:
– А вот я в твои годы…
Больше Паша не видел ничего. Ничего не воспринимал, кроме карусели, которая мчала его неведомо куда, унося в мир тяжелого алкогольного сна. И он, уронив голову набок, заснул…
Паша проснулся от какого-то непонятного стука. Стук был в самой голове. Частый, как морзянка, и настойчивый стук. А потом Паша понял. Он понял отчетливо и совершенно четко, что дробь, так настойчиво звучавшая в голове, была не чем иным, как дробью, выбиваемой его, Пашиными, зубами. Вероятнее всего, он просто замерз. Точнее, не просто замерз, а замерз сильно, и даже очень.
Паша сделал попытку накрыться одеялом с головой. Накрыться, чтобы согреться, накрыться, чтобы стало тепло и безмятежно. Но рука, шарившая по телу, не нащупала, не нашла одеяла. Его, этого самого одеяла… одеяла, призванного спасать человека от замерзания, не было… Рука, скрюченные пальцы которой продолжали поиск, нащупала одежду. Верхнюю одежду Паши. А именно куртку и джинсы, но не одеяло. Паша попытался сообразить, где он и почему лежит одетый. Он хотел подумать, но на сей раз от легкости мысли в голове, той самой легкости, что он испытал при опьянении, не осталось и следа. Мысли были тяжелыми и неповоротливыми. Но они были – эти мысли. И Паша их думал. Старательно думал, но ничего не понимал.
Сделав над собой усилие, Паша открыл глаза. Точнее, один глаз. Второму глазу никак не удавалось открыться. Что-то мешало ему. И этим открытым глазом Паша посмотрел по сторонам. Под лунным светом он разглядел деревья. Страшные чужие деревья, укоризненно махавшие ему своими ветвями. Ужас, тревожным страхом вползший в Пашино сердце, заставил молодого человека открыть второй глаз. Но он все равно ничего им не увидел. Что-то мешало смотреть. Паша отчаянно схватился рукой за невидящий глаз… Причина временной слепоты была налицо. Точнее, на лице. На лице Паша почувствовал инородный предмет, который не мог и не должен был быть на нем. Брезгливым и резким движением Паша сорвал с головы этот нелепый предмет и приблизил его к глазам, оба из которых теперь видели. И он, Паша, четко различил очертания сумки. Борина сумка с надписью «СССР» была теперь у самых глаз Паши. Именно она была на голове Паши – или он был внутри этой сумки?
– Что за черт?! – спросил он у вековечных сосен, загораживающих горизонт ночного неба. – Что за шутки?
Но деревья хранили молчание, слабо покачивая своими лапами-ветвями. И по всему было видно, что шутили не они. И Паше стало страшно и жутко одиноко. Он поднялся и огляделся. Костра, за которым он и его друзья недавно обмывали права, не было. Совсем не было. Не было и друзей.
– Сла-а-вик! Бо-о-оря!.. – позвал Паша, но лишь молчаливый лунный свет, струящийся между верхушками сосен, был ему ответом.
А еще на осенней траве что-то белело. Белело на пожелтевшей листве осин, и даже хвою сосен покрывал какой-то белый пушистый налет. То, что это обычный снег, первый снег, неожиданно выпавший в этот вечер, Паше совершенно не приходило в голову. Вместо поиска рациональных объяснений Паша углубился в воспоминания. Ему отчетливо вспомнился чудаковатый подполковник Сипелкин, проводивший в школе уроки начальной военной подготовки. А еще в памяти Паши всплыли слова Сипелкина, вернее, его рассказ о ядерной зиме.
– Боже мой! – воскликнул обезумевший от горя Паша. – Все кончено! Ядерная война! Все погибли!
Паша чувствовал себя плохо. Сухость во рту, тошнота и дикая головная боль. Все признаки радиоактивного отравления налицо. Паша подумал о себе как о жертве чудовищного преступления против человечества.
– Я облучен, – с беспокойством и в то же временно хладнокровно проговорил он слушавшим его деревьям.
И Паша побежал. Он стремился покинуть зону поражения. Побежал, не разбирая дороги. Несколько раз он падал, но, побарахтавшись в липкой и скользкой грязи, поднимался и бежал дальше.
Паша бежал, мчался, а на некоторых участках дороги просто соскальзывал по тропинкам. Соскальзывал на спине или на том, что ниже спины, и продолжал свой многотрудный путь.
Паше было жаль! Глубоко и безгранично жаль. Жаль себя, свою молодую жизнь. Жаль права на вождения автомобиля, в котором он сидел только раз. В котором только раз попробовал переключить
