Лохless. Повесть о настоящей жизни

сверток туалетной бумаги в моей руке.

– С чего ты взял?

Он молча кивает на сверток в руке.

– Не тормози, чувак! Бабки, Влад. Это бабки.

– А-а-а. А я думал, вон чего.

– Да ну тебя! Приколист хренов.

Я чувствую, как по мозгам пробегает волна предстоящего успеха. Это ожидание перемен накрывает круче любого наркотика.

Поезд мчится

Железные дороги должны обеспечивать потребность населения в пассажирских перевозках, безопасность пассажиров при пользовании железнодорожным транспортом, необходимые удобства для пассажиров, культурное обслуживание их на вокзалах и в поездах, своевременную перевозку и сохранность багажа пассажиров.

Итак, я еду в Воронеж. Не на самолете, как я сам того желал, а на поезде, согласно заказанным секретаршей босса билетам. Хотя, может быть, это и к лучшему. Человек должен передвигаться по земле, а не парить над ней, в особенности если парить приходится на самолетах российских компаний, управляемых нашими пилотами/распиздяями. Этакая «летальная» машина в воздухе, и я в ней. Ни фига не радостная картина рисуется в воображении, а, скорее, улетная.

Итак, вокзал, поезд, обычный купейный вагон. Месть Кондрашовой. Я отчетливо понимаю, что это ссылка. Реально. Своеобразный abort за мои эскапады. Именно abort великовозрастного, нежеланного дитя общества, порожденного равнодушием и бездуховностью.

Во Франции еще очень давно, когда не было противозачаточных средств, применялся другой, почти безотказный способ: аборт на поздних сроках. Маленькую девочку/мальчика наряжали в красную шапочку и отправляли через лес «к бабушке», типа «пирожки отнести». Редкая Красная Шапочка живой доходила до середины леса, полного диких зверей. Таким образом, средневековые французы регулировали деторождаемость. По типу этого Вера Андреевна решила избавить московских тусовочников от моего перманентного присутствия на многочисленных party. От представленной в голове картины меня начинает тупо распирать утробным смехом, граничащим с перманентным хохотом помешавшегося дауна/олигофрена. Меня реально сгибает пополам.

– Вам плохо? — спрашивает подошедший ко мне на перроне сердобольный старпер в спортивном костюме и белых кроссовках.

– Нет. Не плохо. Мне прикольно.

Старпер боязливо отходит от меня. Я продолжаю свой путь к вагону в группе каких-то мешочников с клетчатыми сумками, которые скорей удушатся на лямках собственных баулов, нежели заплатят носильщику.

Миф о симпатичности воронежских девушек был развеян на самых дальних подступах к упомянутому городу. Проводницы все, как одна, толстые, неопрятные. Они, мягко говоря, не окрыляли и могли толкнуть на любовные подвиги разве что одичавшего Робинзона Крузо, да и то после полкило вискаря.

В пыльном купе уже сидят три человека. Fuck! Я так мечтал отдохнуть! Несмотря на то что до отправления поезда еще полчаса, стол плотно оккупирован домашней снедью двух подсевших чуваков-гопников в майках и грязных спортивных штанах. Яйца, с отпечатавшимся на очищенных боках текстом газеты «Новое воронежское время», вперемешку с наломанными кусками вареной колбасы и поделенный на две части батон. Натюрморт дополняют четыре бутылки дешевого пива. Парни выглядят как однояйцовые близнецы/клоны. Даже прикид они носят так, словно облачаются в униформу: широченные спортивные штаны со множеством полосок (чем больше, тем круче), остроносые ботинки, цепура из желтого металла, такие же печатки и (я просто уверен) четки где-нибудь в кармане. Одинаковые коротко стриженные головы наделены одинаковыми же карими глазами без признаков мысли. Тупые взгляды тупых морд. Все это как-то не вяжется с подброшенной памятью фразой: «.по образу Своему и подобию Своему». От этого сравнения на душе тоскливо и фигово.

Взгляд выхватывает эти особенности за долю секунды и, оценив увиденное, соскальзывает на третьего попутчика. Вернее, третью, ибо это телка. Телка типа чувихи «еще ничего, если бы…». Если бы не выбеленные хлоркой или перекисью до желтковой желтизны волосы, сально-черные у корней. Если бы не частично нанесенный на ногти лак. Если бы не кофточка в ужасный горошек и не сидящие бесформенным мешком китайские джинсы. Если бы не двухсотрублевые босоножки со сбитыми носами.

Она поднимает взгляд слегка подведенных тенями глаз от женского журнала с кроссвордом и с интересом производит осмотр только что вошедшего пассажира.

– Добрый вечер! — вежливо проговаривает она и снова нацеливается на кроссворд.

– Добрый… — будучи воспитанным в некотором роде челом, я вслед за ней со скорбной миной смиренно повторяю не отражающее действительности банальное приветствие.

Доброты этого вечера я, однако, ни хера не ощущаю. «Ага, блядь, охуительно добрый… — думаю я о своей ссылке в Воронеж и предстоящей поездке в одном купе с этими упырями и крашеной блондинкой. — Все это далеко не Glamour, а скорее GloomМОР (англ. gloom — подавленное настроение, уныние) какой-то».

Упыри отвлеклись на мгновение от яиц и полоснули по мне презрительными взглядами, свойственными обитателям периферии в общении с москвичами.

Свою прикольную спортивную сумку я бережно бросаю на полку для багажа, в глубине души надеясь, что там не очень грязно. К слову сказать, там уже лежат две сумки, напоминающие мою, но не такие крутые. На моей чудесной, винтажной и явно новой сумке красуется/выделяется бренд «Filth&Glamour» (англ. — грязь, мерзость, отбросы и обаяние очарование), хотя она и стилизована под старую/заношенную, а на тех сумках, наоборот, «Filch&Qamour» (англ. — украсть, стащить и шум, крики). Название говорит само за себя. На украденную дизайн/идею лепится различимо-похожее новое название, которое в данном случае отражает суть процесса брендообразования и преклонение/обожание перед известными торговыми марками. Измени две буквы в названии — суть прежняя, а фальшак получается полный.

Так и жизнь наша. Где-то кто-то когда-то подменил пару букв в словах и понятиях, и вот дружба превращается во взаимовыгодное сотрудничество, любовь — в расчет, совесть заменяется деньгами. И вообще, деньги — ум, честь и совесть нашей эпохи.

Сажусь на застеленную одеялом нижнюю полку/шконку напротив любительницы кроссвордов с ее желто-белыми волосами. Девушка начинает пулять в меня любопытные взгляды, отрываясь от кроссворда, в котором отгадано только два слова. Гопота за столиком тем временем закончила перекус и приступила к пиву. Разговаривают они нарочито громко, беспрерывно матерясь, проглатывая концы матерных слов, чтобы создать видимость «светской» беседы. Из коротких беспонтовых предложений, которыми они обмениваются, я узнаю, как их зовут. Одного — Слышь, второго — Короче. Других имен-кличек-погонял они не произносят. Я невольно прислушиваюсь.

– Слышь, — угрюмо говорит один гопник другому, отхлебнув из бутылки, — а клево, нах… мы этих лохов московских, нах… развели.

При этом произнесший фразу чел косится на меня, как будто я занял у него месяц назад сотку баксов и никак не могу отдать.

– Ага, нах… — неохотно подтверждает второй, делает хороший глоток пива и рыгает. — Короче, бля… если бы менты не вписались… это чмо, нах… в натуре без штанов бы отчалил.

– Реально, нах…

Дальше они делятся впечатлениями о «кидалове» московских лохов, из которого я заключаю, что