– Мне тоже, госпожа Фуаш, можете не сомневаться.
– Те, которые позволяют не уважать себя, сами этого хотят.
– Это уж точно.
– Вы выразили великую истину, госпожа Пуапанель.
– Да, нынешние девицы просто-напросто пустышки.
– Греховодницы, да и только!
– Или не в меру любопытны! А ведь, видит бог, в этом нет ничего интересного…
– Решительно ничего.
– Вокруг этого столько болтают, а когда испытаешь…
– Полностью разочаруешься!
– Не стоящее занятие!
– Не знаю, как вы, мадам, а я никогда этим не интересовалась.
– Я тоже, госпожа Миша. Но, с одной стороны, желание доставить удовольствие…
– А с другой – христианский долг…
– И потом, надо же удерживать мужей, чтобы они не таскались.
– В том-то и дело!
– Но чтоб от этого получать наслаждение!..
– Нужно быть сделанной из особого теста!
– Ведь это же настоящая каторга!
– А вы другого мнения, мадам?
– Разумеется, я легко без этого обошлась, когда моего Адриена не стало. К тому же, должна вам сказать, что он совсем не был к этому расположен.
– Вам повезло. Представьте себе, некоторые женщины погибли от злоупотребления!
– Да что вы, госпожа Лагус? Неужто погибли?
– Ах, госпожа Пуапанель! Я даже могла бы назвать их имена. Знаете, есть мужчины, которых невозможно насытить. Лет семь-восемь назад в больнице скончалась женщина по фамилии Троньолон. Разве вы её не знали? Она жила в нижнем городе. Так вот, она умерла как раз от этого. Спросите у кого угодно, госпожа Пуапанель. Подумайте только, целые ночи напролёт с мужчиной, который как с цепи сорвался. Это её совсем развинтило. И, в конце концов, стало так пугать, что у неё глаза не просыхали.
– Когда дело заходит так далеко – это уже болезнь!
– Какой кошмар!
– Они хуже диких зверей!
– Что ни говорите, а женщины очень рискуют. Никогда не знаешь, на кого нарвёшься.
– Кстати, госпожа Фуаш, известно, кто испортил Розу Бивак?
– Я всё расскажу. Только никому ни звука. Это сделал молодой солдат, который курит только фабричные сигареты: Клодиус Бродекен.
– Так он же в полку, госпожа Фуаш.
– Да, но он был здесь в апреле, на открытии. Солдат, который всегда покупает сигареты «Голуаз». Сами понимаете, что я его заприметила. Вот то-то и оно: для того, чтобы подкатиться к нынешним девушкам, нужно немного времени… Не хотите ли табачку? Я угощаю.
Мы только что слышали женщин, которые были всего лишь кумушками и больше болтали, чем действовали. Они были способны только на крики ужаса и хоровые жалобы. Но зато женщины богомольные даром времени не теряли. Их сгруппировала и увлекла за собой Жюстина Пюте, более чёрная, более желчная и костлявая, чем когда бы то ни было. Из дома в дом, из кухни в кухню неустанно несла она благое слово.
– Какой ужас! Боже мой, какой ужас! Ведь это дочь Пресвятой Марии, мадам! Какой позор для Клошмерля! Мерзости в «Тупике монахов» и должны были привести к такому сраму – я это предсказывала! Бог ведает, в каком состоянии другие чада Пресвятой Марии… Вся молодёжь развращена…
В короткий срок вокруг неё собрались в стаю заброшенные, озлобленные, зачерствелые, чьё лоно никогда не радовалось и не плодоносило. Все они так сильно вопили об ужасном скандале, что кюре Поносс, публично обвиненный в потворстве прелюбодеям, скрепя сердце, пообещал этим крикунам своё покровительство. Был объявлен крестовый поход против первопричины всех бед – писсуара, который привлекал молодых людей к месту, где проходили девицы, и понуждал последних к постыдному общению с дьяволом.
Споры вокруг писсуара приняли такой размах, что весь Клошмерль раскололся надвое. Образовалось два ожесточённых лагеря. Церковная партия, которую мы назовём партией писсуарофобов, возглавлялась нотариусом Жиродо и Жюстиной Пюте и пользовалась высоким покровительством баронессы Альфонсины де Куртебиш. В партии писсуарофилов блистали Тафардель, Босолей, Мурай, Бабетта Манапу и другие. Писсуарофилам покровительствовал Бартелеми Пьешю, который предоставил им свободу действия и вмешивался в игру только в особо важных случаях. В лагере Филов можно было увидеть супругов Торбайон и супругов Туминьон. Их убеждения в данном случае диктовались коммерческими интересами: выходя из писсуара, горожане охотно заглядывали в гостиницу Торбайона и «Галери божолез», расположенные у них на пути. Там они оставляли свои деньжата.
