– Конечно, такого, Адель.
– И я думаю, что всякий, кто с ней повенчается и возьмёт малютку, – натурально, если это его работа, – не так уж и прогадает.
– Верно, Адель, не так уж.
– Ты славный парень, Клодиус.
– Вы добрая женщина, Адель.
– Это я по поводу Розы.
– Да и я по поводу Розы.
– Так, значит, ты приехал, Клодиус.
– Значит, приехал, Адель.
– Тем лучше для Розы.
– Может, лучше, а может, и нет…
– Это я к тому, что она должна родить, а ведь всё-таки неприятная штука, когда девушка рожает малыша и не может объяснить, как это у неё получилось. Ну раз уж ты здесь…
Клодиус Бродекен, продолжая говорить, положил рядом с бутылкой 45 су. Он взял свой берет, солдатскую сумку и поднялся.
– Ну что ж, до скорого, Адель! – сказал он.
– Что ж, до скорого, Клодиус! Раз уж ты воротился, значит, мы снова свидимся.
– А как же иначе, Адель! – ответил Клодиус Бродекен, направляясь к двери.
«Вот чертовщина!» – думал Клодиус Бродекен, шагая по главной улице городка. Он был настолько погружён в свои мысли, что шёл, никого не замечая.
«Роза беременна! Вот чертовщина!» Эти мысли не покидали его ни на минуту. Он забыл о своих повадках щеголеватого вояки и о достоинстве ефрейтора горных стрелков. Теперь он шёл, как парень с обыкновенными солдатскими икрами, состряпанными весьма неумело. Да, это уже не были самые прекрасные икры во всех армиях мира, икры, старательно наверченные заранее, в вагоне поезда, за две остановки до Клошмерля.
«Вот чертовщина!» Он забыл даже заглянуть в табачный магазин, чтобы купить сигареты и поздороваться с г-жой Фуаш, которая всегда льстила молодым людям, говоря, что только курильщика можно считать настоящим мужчиной.
Беременная девчонка на руках! Вот так новость! Всё это может плохо обернуться из-за стариков Биваков и Бродекенов, которых давно уже рассорила старая история с переделом земли. Клодиус Бродекен был так взволнован, что забывал отвечать на приветствия. Он прошёл, ничего не видя, мимо Фаде, продавца велосипедов, которому пришлось хлопнуть его по плечу:
– Здорово, парняга! Оказывается, ты меткий стрелок!
– Вот чертовщина! – только и сказал Клодиус Бродекен. Ему так и не удалось найти другие слова, и он отправился далее, по направлению к главной площади. Здесь он задержался, так как решил побродить под каштанами. Голова его была полна «чертовщиной», которая звучала, как раскаты грома, и плотной пеленой застилала будущее. Наконец, его осенила идея: лучше всего поговорить обо всём с матерью. Он снова пустился в дорогу, направляясь к родному дому.
– Это ты, сынок?
– Это я, матушка.
– Да ты теперь просто кровь с молоком, мой мальчик! Уж поздоровел – так поздоровел, скажу я тебе.
– Да, я вроде бы и впрямь поздоровел. Это всё из-за гимнастики.
Они беседовали в кухне, где матушка Бродекен чистила картошку и нарезала порей, собираясь готовить суп. Она расцеловалась с сыном и снова принялась за стряпню, не прекращая разговора.
– Ты приехал нынче, сынок?
– Нынче, матушка. Пришёл прямо с вокзала.
– Ты приехал в самый раз, сынок. Я говорю «в самый раз», потому как мы совсем уж собрались тебе написать. Хорошо, что так и не собрались, – ведь ты и без того приехал. Потому-то я и говорю: ты приехал в самый раз.
– А о чём же таком вы собирались мне написать?
– Да о разных сплетнях, которые ходят по городу. Ты ни с кем не разговаривал по дороге?
– Говорить-то говорил, да только о разных пустяках.
Наступило время побеседовать обо всем начистоту, и Клодиус Бродекен это отлично понимал. Он понимал, что удобнее всего поговорить сейчас, пока не собралось всё семейство. Оно должно было сойтись с минуты на минуту, а Клодиус всё ещё не знал, как начать разговор, и мысленно отыскивал способы прямого перехода к делу. Стенные часы отстукивали время, раскачивая за стеклом футляра блестящий позолоченный диск маятника. Время текло, движимое системой скрипящих зубчатых колёсиков. Над полкой, где стояла корзина со сливами, кружилось несколько ос, их жужжание действовало на нервы. У матери был вид человека, который обо всём уже знает. Значит, она должна начать первой. Адриенна Бродекен и её сын стояли спиной друг к другу (в таком положении удобнее всего говорить о серьёзных вещах). Она была всё ещё занята сортировкой овощей, а он думал только о Розе, изыскивая способы начать разговор. И вдруг, не поворачивая головы, мать спросила неторопливым голосом, в котором не было и тени злости:
– Так это ты, Клодиус?
