Он принялся разыскивать и нашёл их, естественно, вместе, так как они никогда не покидали друг друга. Они сидели в большом кафе, на одном стуле, и казались завидной парочкой: чувствовалось, что они всецело поглощены взаимным обожанием и что их вымытые и надушенные тела всегда готовы к объятиям. Взглянув на эту пару, каждый мог бы понять, чему они посвящают время. Они улыбались друг другу улыбками умиротворённых сообщников, ссорились, мирились, поддразнивали друг друга, дулись и обнимались с совершеннейшей бесцеремонностью на глазах у сотни посторонних людей. Они были счастливы, очарованы друг другом и поэтому считали человечество ничтожно малой величиной. Глядя на них, ясно было, что они отнюдь не скучали, – ведь они располагали неисчерпаемым запасом пустячных глупостей, из которых складывается разговор юных любовников, для кого беседа и пребывание на людях – всего лишь отсрочка наслаждению, самому важному занятию на земле. Манеры Рауля Жиродо были столь непринуждённы, что могли бы, пожалуй, внушить гордость его отцу. Но нотариус, жестоко страдающий от потери пятидесяти тысяч, питал к сыну злобную ненависть, какую испытывает раненый к своему обидчику. Он оглядел любовницу сына и вынужден был сознаться, что соблазнительница – очаровательна. Можно было подумать, что сын руководствовался вкусом отца. «В то время, как я лишаю себя всего… – подумал Жиродо. – Но я положу этому конец…» А между тем эта женщина кого-то ему напоминала. Внезапно он узнал её и тотчас же вспомнил обо всём. Он побледнел. В его душе завязалась жестокая борьба между праведным гневом и лицемерием, – оплотом респектабельности, которую нотариус почитал за первейшее благо (разумеется, среди благ моральных).
Успех, которого добилась Дэди, был трудным и чисто случайным делом даже для такой красивой и неглупой девушки, как она. В начале своей карьеры она знавала чёрные деньки и лишь потом примкнула к аристократкам полусвета, которых называют содержанками. Ночами, в самом центре Лиона, можно было встретить маленькую бродяжку, голодную и озябшую, так как ей далеко не всегда удавалось продать своё тело. А между тем тело это было безупречно прекрасным. Но признание тела, так же как признание таланта, достигается с большим трудом. Было время, когда с Дэди можно было переспать за пятьдесят франков. Сотни мужчин спали с ней, уплатив такую сумму, так же как они спали со всякой другой, и никому из них не пришло бы в голову хвастаться этим. Позднее кто-то открыл достоинства Дэди. С тех пор с ней стало чрезвычайно трудно переспать, и все жаждали проделать это за любую цену. У неё хватило ума сообразить, что отныне она должна дарить свои милости только с чрезвычайной скупостью – скупостью, которую она называла неизвестно почему «шиком курочек из высшего света». И целые толпы снобов тотчас же потянулись к Дэди. Крупные промышленники оспаривали её друг у друга, и несколько торговых фирм обанкротились в её честь. Репутация опасной женщины окончательно вознесла её в зенит самых высоких тарифов.
На первый взгляд казалось удивительным, что она приняла ухаживания Рауля Жиродо, ресурсы которого были скромны и не очень надёжны. Но тут оказался замешан «амур», и Дэди решила позволить себе этот каприз. И, наконец, в её планах важную роль сыграла мысль о замужестве, сильно занимающая женщин, в каком бы положении они ни находились. Дэди отлично знала о том чувственном плене, в котором она держала Рауля Жиродо, и поэтому мысль о браке не казалась ей чрезмерно фантастической. Но существовала некая помеха, о коей Дэди даже не подозревала, – помеха, заставляющая бледнеть Жиродо-отца, сидящего в углу зала, откуда он незаметно наблюдал за своим сыном и его любовницей.
Во времена своей безвестности Дэди неоднократно бывала объектом «тайных пожертвований» – именно эта кошмарная истина только что встала перед нотариусом Жиродо. Всякому понятно, что «тайные пожертвования» были наградой за весьма интимные услуги, а у господина нотариуса в этом отношении были столь своеобразные требования, что он считал совершенно недопустимым, чтобы его сын когда-либо об этом узнал. Можно себе представить смятение папаши, у которого угроза позорных разоблачений затушила вспышку справедливого негодования. Скрытый за колонной, он обдумывал различные способы изъятия сына из плена этой женщины, обладавшей, как ему было известно, могущественными и расслабляющими чарами. Некогда он испытал неодолимое действие этих чар на своих собственных притуплённых чувствах и теперь мог представить, как они действуют на легко воспламенимые чувства юноши. К этим размышлениям примешивалась смутная ревность, которая, соединяясь с мыслью об утрате пятидесяти тысяч франков, заставляла беднягу ужасно страдать. Нотариус почувствовал, что его достоинство получило пробоину и идёт ко дну.
Рауль Жиродо и Дэди внезапно поднялись и бросили взгляд на присутствующих. Рауль увидел своего отца, а Дэди узнала в этом заморыше своего бывшего клиента. Кивнув в сторону Жиродо, Рауль промолвил:
– Вот мой старикан! Мне нужно с ним переговорить. Иди.
Теперь становится понятным, каким образом клошмерльский нотариус оказался во власти у любовницы своего сына и почему страх разоблачений удержал Жиродо от действий. Дэди тотчас же заметила этот страх и, почувствовав себя госпожой положения, толкнула Рауля на путь безумных расходов, бесконечных займов и наглого бунта против отца.
Для нотариуса Жиродо всё это было сущей голгофой. В течение двух лет он вынужден был выплачивать долги Рауля, достигшие двухсот пятидесяти тысяч франков (не считая тех сумм, которые этот негодяй вытянул у матери).
В один прекрасный день нотариус встретил Дэди на одной из улиц Лиона, и эта гнусная девка, пожиравшая его сердце, продажная наперсница его пороков, осмелилась улыбнуться, когда он проходил мимо. Горе и позор подорвали здоровье Жиродо. Его жизнь вытекала через полуоткрытую дверцу сейфа, откуда уплывали деньги, исторгнутые лионской Мессалиной. В последние месяцы жизни нотариуса Жиродо лицо его приобрело оттенок старой бронзы, выставленной под открытым небом, – казалось, кровь его несла в себе окись меди. Гиацинт Жиродо скончался в возрасте пятидесяти шести лет. Душу его до такой степени переполняла горечь, что, стоя на пороге вечности, он попрощался с земной жизнью, прошептав: «Мерзавка, она из меня всё выкачала!» Эти загадочные слова все сочли бредом. Затем он впал в предсмертное забытьё.
Разделив между собой состояние покойного, семейство Жиродо продало нотариальную контору и покинуло Клошмерль. Дени Помье сделался миллионером и, сняв просторную квартиру в Париже, начал устраивать большие приёмы. Теперь он писал гораздо меньше, чем раньше, и вскоре приобрёл великолепную репутацию в литературном мире.
Прожив несколько лет в прелюбодеянии, Дэди, к тому времени уже обогнувшая мыс тридцатилетия, стала подумывать о серьёзных вещах и женила на себе Рауля. Сделавшись законной супругой, она мало- помалу переменилась и, в конце концов, перешла в лагерь респектабельных женщин, где заблистала в первых рядах, отличаясь крайней нетерпимостью и строго критикуя чужие речи, туалеты и нравы. Вскоре она сделалась дамой-патронессой и принялась строго ограничивать карманные расходы мужа. Рауль Жиродо вынужден был искать развлечения на стороне. Он завёл себе любовницу – тоже блондинку, юную, свеженькую и дородную, какой была Дэди в свои девятнадцать лет. Его супруга, расплывшаяся и ставшая образцом благочестия, принялась устраивать ему ужасные сцены. В пылу ссоры она ему не раз кричала:
– Ты станешь такой же старой свиньёй, как твой отец!
– С чего ты взяла, что мой отец был свиньёй? – спрашивал её Рауль.
