момент было так странно видеть, как она совершает это незнакомое мне действо, что я даже забыла расстроиться, увидев ее. Наверное, ее научили креститься в Сент-Юнионе. Я вспомнила те времена, когда она до смерти боялась даже ступить на раскольнический участок кладбища, где хоронят католиков, и улыбнулась. Забавно, как меняется жизнь.
Тут она увидела меня и, замешкавшись ненадолго, кивнула в ответ на мою улыбку. Эта улыбка предназначалась вовсе не ей, но, раз уж она кивнула, я почувствовала, что тоже должна кивнуть ей.
Потом мы обе отошли от наших окон, и я отправилась одеваться. Стоя перед открытым шкафом с платьями, я колебалась. Черное шелковое платье все еще висело там, но оно не годилось — я из него выросла, стала шире в талии с того времени, как надевала его в последний раз, к тому же теперь я носила корсет. После смерти мамочки я почти год носила траур и тогда только поняла, почему мы должны носить черное. Не только потому, что этот цвет отражает скорбь утраты, но и потому, что человеку не хочется утруждать себя выбором. Я столько времени была избавлена от необходимости просыпаться утром и решать, какое платье надеть, — решение за меня уже было принято. У меня не возникало желания надевать цветные платья или заботиться о своей внешности. И только когда мне снова захотелось надеть что-нибудь веселенькое, я поняла, что начинаю приходить в себя.
Иногда я удивлялась, как Лавиния выдержала такой долгий траур — шесть месяцев по сестре, хотя думаю, она не пожелала отставать от матери и поэтому носила черное целый год. Любопытно, что она наденет в знак скорби по королю.
Я снова перебрала свои платья, увидела вдруг среди них светло-серое платье мамочки и подумала, что, наверное, оно мне подойдет. Меня все еще удивляет, что ее платья уже мне как раз. Бабушка не одобряет, когда я их надеваю, но после удара у нее трудности с речью, а ее недовольные взгляды я научилась не замечать.
Наверное, она против, потому что отчасти думает о папочке, но я стараюсь не носить мамочкины платья при нем. Сейчас я его вижу — вон он стоит в саду и курит сигарету. Мамочка не разрешала ему этого делать, потому что он всегда кидает окурки в траву. Я спустилась по лестнице в сером платье и выскользнула из дома, прежде чем он меня увидел.
На Суэйнс-лейн мальчишки-газетчики выкрикивали известие о смерти короля, а на некоторых лавках уже висели черные с пурпуром флаги. Никто не красил свои заборы в черный цвет, как это делалось по случаю смерти королевы. Одни люди были в черном, другие — нет. Они останавливались перекинуться словечком о короле, но делали это бодрым тоном — без какой-либо скорби в голосе. Помню, когда умерла королева, все замерло — никто не ходил на работу, школы были закрыты, магазины тоже. У нас кончились запасы угля и хлеба. Но я знала, что теперь такого не случится — булочник будет доставлять свой хлеб, молочник — молоко, угольщик — уголь. Была суббота, и если бы я пошла на Хит, то увидела бы там детей, пускающих воздушных змеев.
Я собиралась вернуть книгу в библиотеку, но она оказалась закрытой — к двери было прикреплено маленькое объявление, извещавшее о смерти короля. Кто-то еще чтил традиции. Я посмотрела через дорогу на ворота кладбища и вспомнила, как белое полотнище сорвало со входа в библиотеку и оно упало на похоронную процессию, вспомнила мистера Джексона и Каролину Блэк. Казалось, это случилось так давно, но у меня было такое чувство, будто я только вчера потеряла мамочку.
Мне не хотелось возвращаться домой, поэтому я перешла улицу и, войдя на кладбище, двинулась по дорожке к центральной его части. На полпути я увидела отца Саймона — он сидел на плоском надгробии, прислонившись к кельтскому кресту. Его руки покоились на коленях, а взгляд был устремлен куда-то вдаль — так старики обычно смотрят на море. В его глазах отражалась синева неба, а потому трудно было сказать, куда он смотрит. Я не была уверена, что он меня видит, но все равно остановилась.
— Здравствуйте.
Он повел глазами, но взгляда на мне, казалось, не задержал.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Очень жаль короля, — сказала я, чувствуя, что должна завязать разговор.
— Жаль короля, — повторил отец Саймона.
Я давно его не видела. Всякий раз, когда я находила Саймона за работой, его отца не было на месте — то он пошел за лестницей, то за тачкой, то за веревкой. Однажды я видела его спящим рядом с могилой, но решила, что это он отсыпается после ночной попойки.
— Вы не знаете, где Саймон? — спросила я.
— Где Саймон.
Я положила руку ему на плечо и заглянула в его глаза. Они смотрели на меня, но словно не видели. Он как будто ослеп, будучи зрячим. Что-то с ним случилось — он явно был не в состоянии снова вонзить лопату в глину.
«Что могло с ним произойти?» — спрашивала я себя.
Я сжала его плечо.
— Все в порядке. Рада была вас видеть.
— Рада была вас видеть.
От слез у меня защипало в глазах и носу, и я пошла дальше по дорожке.
Я старалась обходить нашу могилу стороной и какое-то время просто бродила по кладбищу, разглядывая кресты, колонны, урны, ангелов, безмолвных и сверкающих на солнце. Но в конце концов ноги меня все равно привели туда.
Она уже ждала меня. Сначала мне показалось, что на ней черное платье, но, подойдя поближе, я поняла, что оно синее. Именно такого скандального цвета платье надела мамочка, когда был траур по королеве Виктории. Я улыбнулась этой мысли, но, когда Лавиния спросила, чему я улыбаюсь, правды я ей, конечно, не сказала.
Саймон Филд
Они сидят каждая на своей могиле, как в былые времена. Давно я их не видел вместе, и ни одна из них не говорила, что случилось с другой, когда я встречал кого-нибудь из них. Слишком многое на них навалилось, и все так сразу.
Они меня не видят — я хорошо спрятался.
Они теперь другие — не держатся за руки и не смеются, как прежде. Они сидят далеко друг от дружки и вежливо так разговаривают. Я слышу голос Мод:
— Как твоя мама?
У Лайви на лице появляется необычное выражение.
— Мама ждет ребенка — должна родить со дня на день.
У Мод такой удивленный вид, что я чуть не выдаю себя — еле сдерживаю смех.
— Это замечательно! Но я думала… я думала, она слишком стара, чтобы иметь детей. И… после Айви Мей…
— Значит, не слишком.
— Ты рада?
— Конечно, — говорит Лайви. — Жизнь продолжается, ничего с этим не поделаешь.
— Да.
Они обе смотрят на свои могилы, на имена Айви Мей и Китти Коулман.
— А твоя бабушка как? — спрашивает Лайви.
— Она по-прежнему живет с нами. Несколько месяцев назад у нее был удар, и теперь она не может говорить.
— Ах, бедняжка.
— Что поделаешь. Зато теперь с ней гораздо легче.
Они хихикают, будто Мод сказала что-то непристойное. Я выхожу из-за могилы и, чтобы они меня услышали, начинаю о камни соскабливать грязь с башмаков. Они обе вскакивают.
— Привет, — говорит Мод.
