этой кольцевой и оживленной магистрали не успевала пропускать транспорт, который резко увеличился и будет увеличиваться с каждым годом. Нельзя забывать об общественном транспорте. Это сложная, чрезвычайно важная и первостепенная проблема. Не решив ее положительно, мы не можем говорить о благоустроенности города. Хочу обратить на это ваше внимание. Мы не можем считать нормальным, когда люди, наши советские люди, рабочие и служащие, по пятнадцать-двадцать минут стоят на трамвайных и троллейбусных остановках, нервничают, а затем в переполненных вагонах теряют здоровье, на восстановление которого мы тратим огромные средства. В конце концов, налаженная работа общественного транспорта - это здоровье, хорошее настроение и продуктивная работа людей на предприятиях и в учреждениях.
Спустя четверть века Никулин с грустью и сожалением думал, что проблема общественного транспорта в столице не решена до сих пор, что по-прежнему на троллейбусно-автобусных остановках люди подолгу ждут переполненные машины, теряют время и здоровье…
Ярославское шоссе сверкало рубиновыми точками убегающих в сторону Москвы автомашин. Встречные были редки. Жена дремала, шофер молчал. И Дмитрий Никанорович продолжал предаваться воспоминаниям.
У железнодорожного переезда образовалась длинная вереница автомашин. Стояли долго. Водители в сердцах ругали этот 'чертов переезд' у Мытищ. Рядом, над железной дорогой, строился шоссейный путепровод. Строительство велось быстро, и Никулин с удовлетворением отметил про себя: скоро здесь не будет светофора и дорогостоящих простоев автомашин у шлагбаума. Это хорошо. А вот городской общественный транспорт - уязвимое место Москвы. Все еще не хватает троллейбусов и автобусов, все еще безалаберно работает диспетчерская служба: на одних маршрутах густо, на других - пусто.
- Что так долго стоим? - подала голос жена.
- Переезд, - ответил Дмитрий Никанорович.
- Два поезда пропустили, ждем третьего, - пояснил шофер и прибавил: - А генералы нас обогнали.
- Что за генералы? - не понял Никулин.
- Да эти, что были у Олега Борисовича.
'Выходит, и они выехали вслед за нами', - подумал Никулин. Теперь мысли его перешли на Макарова и Думчева. Генералы ему определенно нравились. Особенно Макаров. В нем подкупала прямота в суждениях, гражданская страсть, осведомленность и заинтересованность. Казалось бы, какое ему дело до памятников архитектуры, и вообще до градостроительства? Разве мало своих, военных забот? Впрочем, а почему бы и нет? Вопросы эти касаются всех, и архитектура Москвы интересует не только строителей и зодчих. Она всенародна, как произведения искусства и литературы, она - достояние общенациональное.
В Москве поток автомашин еще гуще. Напротив ВДНХ - пробка. Никулин посмотрел в сторону монумента 'Рабочий и колхозница', созданного Верой Мухиной, с которой был знаком. Подумал с досадой: вот ведь гениальное творение, шедевр эпохи, содержащий в себе необыкновенный идейный накал. А стоит не на месте. Сделали его декоративным придатком к ВДНХ, принизили в прямом и переносном смысле: усекли постамент, да еще рядом соорудили гигантский по размерам и примитивный по содержанию обелиск. Об этом уже не раз говорили на разных административных уровнях: монумент 'Рабочий и колхозница', как символ новой эпохи, должен занять почетное самостоятельное место у главных ворот столицы, где бы в полную меру раскрылось его эмоциональное звучание. Но дальше разговоров дело почему-то не идет. А ведь это тоже вопрос архитектуры и благоустройства столицы.
Макаровы возвратились домой в девятом часу: Глеб Трофимович регулярно смотрел по телевидению программу 'Время'. Внизу, у почтовых ящиков, Лена сказала:
- А нам письмо. У кого ключи - доставайте.
Конверт был увесистый, со многими штемпелями, и сразу видно, чужестранный. И обратный адрес по- английски.
- Из Америки, - сдерживая волнение, негромко сообщил Глеб Трофимович, держа в руке конверт и не отдавая его сгоравшей от любопытства дочери.
В этот вечер телевизор не включали и Глеб Трофимович не смотрел программу 'Время'. Письмо было от дочери, Натальи Флеминг, его Наташи, с которой он расстался в то трагическое утро 22 нюня 1941 года и которую четверть века считал погибшей в страшной войне. Длинное, отпечатанное на машинке, несколько сумбурное, взволнованное и трогательное. К письму было приложено пять фотографий: Наташа с мужем и дочерью, Наташа одна, Наташа с Флорой и Ниной Сергеевной, Нина Сергеевна одна, Нина Сергеевна с Виктором и Бенджамином. Пока Александра Васильевна и Лена рассматривали фотографии, Глеб Трофимович удалился в свой кабинет, улегся на диван и стал внимательно перечитывать письмо Наташи. Ему хотелось в каждом слове найти что-то большее, чем было написано, что-то недосказанное, более глубокий смысл. Некоторые слова и фразы вызывали улыбку на его взволнованном лице. 'Я и мама, и мы все счастливы, что ты генерал Красной Армии, и мы гордимся очень, -а внучка твоя Флора просит прислать твою фотографию, и чтобы ты был в мундире и со всеми орденами. Я так рада, что ты и Славик живые и что вам посчастливилось сделать карьеру'.
'Сделать карьеру', - мысленно повторил генерал и задумался. - Эх, дочурка Наташка, миссис Флеминг! Твой отец никогда не стремился делать карьеру. Непривычно это слово для уха советского человека. Карьера, карьерист. Впрочем… бывает'. Он вспомнил сегодняшний вечер у Олега, вспомнил Брусничкина и Орлова. Но это так, походя, - вспомнил и забыл, снова обратившись к письму. У него теперь две внучки: Галинка Макарова здесь, в Москве, и Флора Флеминг там, в далекой Америке. Мисс Флеминг - внучка генерал-лейтенанта Макарова. Странно звучит, непривычно для слуха. Ну что ж, когда-нибудь это не будет странным и непривычным. Это произойдет тогда, когда рухнет социально-политическая, идеологическая и экономическая стена между государствами и народами, исчезнут вражда, недоверие и подозрительность, когда всеобщее разоружение станет реальным фактом, а пропаганда насилия и войны во всех уголках мира будет считаться позорным преступлением против человечества и строго преследоваться законом. Но наступит ли это время, победит ли здравый смысл безумство или кучка оголтелых выродков, хищных и алчных, захлебываясь золотом и алмазами, ввергнет планету в термоядерный ад, в котором сгорит все живое, и некому будет владеть ни драгоценными камешками, ни желтым металлом? Такие мысли в последнее время все чаще и чаще тревожили его: он хорошо знал смертоносную и разрушительную силу и мощь оружия, изготовленного и хранящегося в мировых арсеналах, как знал и безрассудство заокеанских производителей и владельцев этого оружия, предпочитающих держать мир на грани войны. Он хорошо помнил слова бывшего министра обороны США Роберта Макнамары, сказанные им в палате представителей: 'Жизненно важной задачей наших стратегических ядерных сил является их способность обеспечить гарантированное уничтожение… уничтожение, скажем, одной трети или одной четверти населения и примерно двух третей промышленных мощностей противника'.
Чудовищные планы безумца, маньяка, сбежавшего из сумасшедшего дома? Нет, официальное заявление члена правительства, словно речь шла не о живых людях, а о борьбе с колорадским жуком. И дело тут, разумеется, не в личности того или иного министра или даже президента: одни уходят, другие приходят им на смену, но между ними нет и не может быть принципиальной разницы, потому что они - и министры и президенты - преданные исполнители воли подлинных хозяев Америки - воротил военно- промышленного комплекса, финансовых тузов и владельцев целых отраслевых корпораций, картелей и трестов.
В конце письма Наташа сообщала, что она, ее муж и дочь горят желанием побывать в Москве и уже хлопочут о туристских путевках, так что, даст бог, возможно, скоро свидятся. В письме было несколько сдержанных фраз о Нине Сергеевне: мол, мама жива и здорова, насколько возможно в ее возрасте, шлет горячий привет.
Вошла Лена, глазастая, восторженная, с фотографиями в руках, прощебетала:
- А внучка твоя симпатяга, на тебя похожа. Ты не находишь? - Отдала отцу фотографии взамен письма и тут же удалилась в свою комнату, бросив на ходу: - Ты письмо прочитал? Мы с мамой хотим почитать.
