руках которых практически находятся главные рычаги администрации США, едва ли разделяют 'океанскую стратегию', в которую так верит генерал Перес. Сейчас он подумал об иной стратегии, которую считал в настоящее время самой универсальной и простой. Он излагал ее уже и прежде в узком кругу друзей и решил сейчас вновь повторить.
- Русских мы должны победить, но в другой - идеологической войне. Надо понять, что в настоящее время идеологическая битва будет решать гамлетовский вопрос: быть или не быть. В этом отношении преимущества на нашей стороне. У нас больше опыта, больше возможностей влиять разлагающе на нашего противника, лишить его главного оружия - идейной убежденности, нравственного превосходства. Что ни говорите, а Гальвиц в этой части своей книги был прав… Я, разумеется, не против стратегии устрашения. Мы должны быть сильными в военном отношении. Русских нужно измотать экономически. Пусть тратят больше на вооружение, пусть затягивают потуже пояс. Их экономика не выдержит соревнования с нами.
- Я думаю, ты переоцениваешь наши преимущества в идеологической войне, - сказал конгрессмен, возражая Оскару. - Наша система имеет столько изъянов, что никакая пропагандистская завеса не может их скрыть от мировой общественности, да и от рядовых американцев. Мы много шумим о нашей демократии, свободе, о правах человека и в то же время попираем эти права, душим свободу, как за пределами своей страны, так и у себя дома. Во имя нашей демократии мы жестоко расправляемся с инакомыслящими, запросто убиваем своих президентов и борцов за гражданские права. Вспомните майскую демонстрацию у Капитолия в семьдесять первом году. За два дня было арестовано десять тысяч человек по явно политическим мотивам.
- Они нарушали порядок, - нетерпеливо бросил реплику генерал, но конгрессмен ее игнорировал.
- В СССР столько не было арестовано за все послевоенные годы. Это факты. Семь миллионов безработных - это факт, и он не в нашу пользу в идеологической войне. А наше правосудие! Оно идеально для тех, кто имеет деньги, положение и еще кое-что. А для бедняков, для расовых меньшинств, для молодежи, которая бросает вызов установленному порядку, существует другая правовая система, действуют свои законы: превентивное задержание и заключение под стражу, подслушивание и записи разговоров, суровые приговоры на основании заведомо ложных обвинений и показаний лжесвидетелей.
Слушая свата, Оскар недовольно морщился. Он понимал справедливость слов конгрессмена, но его коробили откровенность и прямота, да еще в присутствии Переса. Он знал, что генерал уже кипит от ярости, и это не только не останавливает Флеминга-старшего, но еще пуще разжигает в нем страсть. Теперь их не остановишь.
- А из вас, мистер Флеминг, мог бы получиться прекрасный коммунистический пропагандист, - процедил генерал. - Я всегда считал, что наш конгресс, особенно палата представителей, более чем наполовину состоит из 'красных'. В конце концов этот факт может иметь для Америки трагические последствия.
- Не волнуйтесь, генерал. Трагедию Америки таит в себе иная сила, не призрачная, а вполне реальная, страшная сила - политическое лобби, коалиция национализма, антикоммунизма и милитаризма. В нее входят в основном реакционно настроенные джентльмены и частично честные, но одураченные граждане. Движущая сила этой коалиции - животный страх перед коммунизмом, боязнь за частную собственность, за капитал. Это, повторяю, безумная сила, и не дай бог дотянуться ей когда-нибудь до роковой кнопки ядерного оружия. Если это, к несчастью всего человечества, произойдет, то уверяю вас, генерал, вы не отличите праха коммуниста от праха Оскара Раймона. Впрочем, вы и сами тогда будете мертвы.
К удивлению и Генри и Оскара, генерал не бросился сразу возражать и спорить. По его каменному лицу пробежала тень задумчивости, а в желтых мятежных глазах сверкнули искорки озабоченности и страха. Очевидно, его смутила последняя фраза конгрессмена. Напряженная пауза казалась излишне долгой. Наконец Перес произнес негромко, с холодной рассудительностью:
- Атомное оружие изживает себя, как дорогостоящее. Куда выгоднее бактерии и вирусы. Во-первых, дешевле. Во-вторых, сохраняются материальные ценности, разные там памятники культуры. А эффект тот же.
- Это палка о двух концах, - сказал Оскар.
- А разве у бомбы один конец? - заметил Дэн.
- Преимущество биологической войны еще и в том, что она может быть необъявленной, тайной, - так же ровно и деловито продолжал генерал. - Москва может вымереть от эпидемии сибирской язвы, чумы, холеры. И Кремль не сможет никого обвинить. Как докажешь, что вирусы этих болезней были оставлены нашими агентами в метро, в кинотеатре или в поезде дальнего следования?..
Вошел Виктор, сказал:
- Отец, тебя к телефону.
- Кто?
- Из полиции.
Неприятный разговор оборвался. Все ждали чего-то в напряжении. Оскар возвратился в зал через две минуты, взволнованный. Сказал дрогнувшим голосом:
- Слава богу, она нашлась. Флора нашлась, - повторил он и засуетился возле стола. - Она в полиции. Вам, Дэн, нужно сейчас же поехать туда.
- Поздравляю, - сказал генерал. - Очень рад. Я знал, что все так кончится. Хиппи изжили себя. Мода на них проходит, вернее, уже прошла. Перебесились и теперь займутся делом. Дэн, пожалуйста, если нужна будет моя помощь - як вашим услугам. А пока желаю удачи, и доброй ночи.
Перес взглянул на конгрессмена, хотел что-то сказать, но воздержался, ограничился легким вздохом и ушел. Никто, кроме Бена, не обратил внимания на его уход: все были заняты главным. Вслед за генералом поспешил в полицию Дэн. А Нина Сергеевна и Наташа приставали к Оскару с вопросами:
- Что она? Почему в полиции? Здорова ли?
Оскар взволнованно ходил по залу, точно пытался уклониться от сыпавшихся на него вопросов, и отвечал:
- Не знаю, не знаю. Вернется Дэн вместе с ней, и мы все узнаем.
- А они куда приедут: домой или сюда? - суетливо спросила Наташа.
- Не знаю, ничего не знаю, - отмахнулся Оскар и подосадовал, что не условился с Дэном, куда возвращаться из полиции.
На родительском совете решили не донимать Флору расспросами: девочка сама расскажет, где и как она жила эти полгода, если появится у нее такая потребность. Флора не захотела оставаться в городе: после скитаний по Европе, после бурного бродяжничества ее потянуло к уединению и одиночеству, где бы можно было сосредоточенно и спокойно поразмыслить над прошлым и подумать о будущем. Подходящим местом для затворничества она считала загородную виллу бабушки Нины. Нина Сергеевна с радостью восприняла желание внучки пожить у нее.
Флора очень изменилась за эти шесть месяцев - это находили все. Она заметно похудела, вытянулась, под глазами появились темные круги. Взгляд углубленный, задумчиво-сосредоточенный, словно она смотрит себе в душу, пытаясь в чем-то разобраться и понять. В холодных глазах застыли печаль и разочарование. Прежде бойкая, говорливая, острая на язык, она приумолкла, на вопросы отвечала неохотно, кратко и односложно либо вовсе уклонялась от ответов. Разговаривала тихо, вполголоса. Во всем ее поведении не было намека на раскаяние или сожаление о случившемся. Всем видом своим она словно говорила: 'Это вас не касается, это мое личное, я взрослый человек'. Спросила Виктора:
- А ты с нами не едешь?
В вопросе слышалась скрытая просьба и приглашение Виктору поехать вместе с ними на виллу. Виктор понял прозрачный намек и охотно согласился. Они уехали на другой день: так пожелала Флора. В день приезда на виллу Флора уединилась в своей комнате и слушала музыку - старые записи, хранившиеся здесь уже несколько лет. Она слушала с умилением: музыка напоминала ей школьные годы и волновала, вызывала в памяти сердца нечто трогательное, неповторимое, навсегда ушедшее.
