Больно ты полюбил… цветы.
Ох эти многозначительные паузы. 'Неужели догадывается? Как бы я не хотел! Милый, добрый Афанасий Васильевич. Не надо. Не думайте обо мне плохо. Да, я люблю ее. Что в этом плохого?' Догадывался-то Рожнов, предположим, давно, после того, как Ярослав рассказал о встрече Нового года. Как бы продолжая разговор, старик сказал:
- А тебе надо полюбить девушку. Сколько их тоскует но женихам, молодых и славных невест. Знай выбирай. Вон Роза, зоотехник, чем не невеста?
Ярослав понял намек, а также то, что старик его щадит.
- Верю вам, Афанасий Васильевич: Роза и правда видная невеста и своего жениха найдет.
- Да уж непременно. Так оно и бывает: один находит, другой теряет.
- Кто любит, тот не потеряет. Я так считаю, Афанасий Васильевич.
Старик взглянул на него, сокрушенно вздохнул, сказал, тяжело подымаясь со стула:
- Ну-ну. Оно конечно, когда душа не лежит - сердцу не прикажешь. - И уже без всякой связи: - А ты про пограничников ребятишкам рассказал?
- Не успел. Да и не кстати было. Мы начали сразу с Синей поляны, с Кобрина. Тема-то вон какая огромная, а я не спец, растянул про деревья, про букашек да про птиц.
- Разволновался. Это со всяким бывает. Потом, в другой раз расскажешь.
И ушел в сад - задумчивый, озадаченный и весь начиненный колючками.
Ярослав наскоро пообедал и поехал верхом в лесничество.
Погорельцев только что возвратился из города бюро горкома слушало отчет Виноградова. Досталось всем - и директору лесхоза и лесничим. Говорилось о том, что лес захламлен, не очищается от бурелома и сухостоя, что много незаконных порубок, что за молодыми посадками плохо ухаживают. Виноградов выступил довольно самокритично, зато выступление Погорельцева, пытавшегося все свалить на обстоятельства, вызвало неодобрение членов бюро. После бюро Виноградов приказал:
- Завтра к четырем часам соберите у себя всех лесников. Я приеду.
'Дело плохо, - решил Погорельцев. - Попал в немилость к начальству. И все из-за этого Серегина. Все лесничество взбаламутил'.
За такими размышлениями и застал Ярослав Погорельцева в лесничестве. Валентин Георгиевич посмотрел на вошедшего мрачно, кивком головы предложил сесть. Сообщение о коровах на делянке выслушал молча, нервически потирая лоб, сказал, что надо ему вместе с Екатериной Михайловной сегодня же пойти на место происшествия, разобраться и составить акт.
Надо бы еще в понятые кого-то взять, - сказала помощник лесничего.
- У меня фотографии. Это же документ. Разве не видно?
- А вдруг пленка засвечена или еще что-нибудь. Лучше б, конечно, понятого. Да где его возьмешь?
- Как где? Да в поселке. Я сейчас сбегаю, мигом, - горячился Ярослав.
- Пустое дело, - безнадежно махнула рукой помощник лесничего. - Поселковые не пойдут. Даже если и видели, даже если и своей коровы не имеют, все равно не пойдут. А вообще, не верю я в этот лес, - погубят его, не убережешь. Тут выгон. Скот гонят на пастбище и домой два раза в день. Две-три коровы обязательно зайдут, как бы пастух ни смотрел.
- А если изгородь поставить? - Ярослав не допускал и мысли, что этот лес невозможно уберечь.
Екатерина Михайловна вздохнула, подумала: чудак - изгородь сломают.
- Так что же с понятым? - спросил Ярослав, глядя в сторону, где за делянкой тарахтел мотор землеройной машины. В кабине сидели два солдата. Военные, подземный кабель прокладывают. Чем не свидетели. - Постойте, Екатерина Михайловна! Да ведь солдаты видели. Я мигом.
И он умчался к землеройной машине.
Солдат с солдатом быстро находят общий язык. Ярослава отлично поняли.
- Да мы тоже возмущались, когда стадо увидели на делянке, - сочувственно говорил сержант. - И тебя видели. Ты фотографировал.
- Точно. Для суда. Как неопровержимый документ.
- Тогда зачем тебе свидетели? - сказал сержант.
- Порядок такой.
Сержант в нерешительности замялся: он не знал, положено ли им, военнослужащим, свидетельствовать в этих сугубо гражданских делах. И вдруг Ярослав воскликнул, словно миллион выиграл:
- Ребята! Мысль! Я думал изгородь соорудить у выгона вдоль делянки! Но это долго и ненадежно. А что, если вы поможете нам? Ради леса, во имя охраны природы. А, ребята? Что вам стоит траншею прорыть?! При вашей-то технике! Раз плюнуть. Я заплачу.
- Нет, друг, видно, забыл ты военную службу, - укорил его сержант. - Благодетель какой нашелся. Ты считаешь, что только ты один хороший, один душой болеешь за общее дело? А все остальные вроде твоего пастуха?
- Да нет же, ребята, вы меня не так поняли… - взмолился Ярослав.
- Ладно, - сказал сержант и, сняв фуражку, посмотрел на делянку, посреди которой ходила Екатерина Михайловна и поправляла поврежденные копытами деревца. - Никаких нам денег не надо. И в свидетели не пойдем. А траншею мы проложим. Слово гвардейца. И ни одна корова уже не пройдет на твои посадки.
Воины сдержали слово: глубокая траншея пролегла на двести метров в длину вдоль молодых кедров, сосен и лиственниц.
В этот день Алла не задерживалась в школе. На вопросы учителей, как прошла встреча с лесником отвечала, краснея: ей казалось, что всем все известно. А собственно, что все? Что она такое постыдное совершила, чтоб ей краснеть перед людьми? Встреча лесника со школьниками - явление обычное, ребята остались довольны. Чувства ее к Ярославу - это ее личная глубокая тайна, ее святая святых, в которую посторонним вход строго запрещен. В конце концов, никому не дано права вмешиваться в наши чувства. И все же Алла испытывала странное угрызение совести, но не за прошлое, не за то, что было, потому что, в общем-то, ничего предосудительного и не было; ее беспокоило и волновало будущее, которое ей казалось неотвратимым. Даже завтрашний день. Зачем она согласилась на свидание, корила себя Алла. Что он может подумать о ней? Но ведь Ярослав сам предложил это свидание, она просто не смогла отказать ему, легкомысленно согласилась. Впрочем, встреча их может не состояться: просто она не пойдет на поляну в назначенное время, и делу конец. Но как же он? Она обещала, условились, он будет ждать, волноваться. Алла помнит, как волновался он сегодня, пожалуй, больше, чем она сама.
Нехотя, украдкой, словно повинуясь голосу совести, она задавала себе вопросы: зачем это свидание, тайное от мужа и от всего белого света, что она скажет Ярославу, что скажет он ей и, вообще, к чему вся эта затея? Но она не пыталась искать ответа и быстро гнала неприятные вопросы. Сегодня ей было хорошо с Ярославом. Он не такой, как другие. С ним легко говорить. Даже молчать.
Дома она не находила себе места: бралась за всякую работу и не доводила ее до конца. Убрала в квартире, вышла во двор. Перед домом пышно цвели пионы - их крепкий аромат густо висел в воздухе. Бутоны роз не сегодня-завтра должны распуститься. Пионы и розы были гордостью Аллы. Она любила цветы, ухаживать за ними ей доставляло большое удовольствие.
Возле роз пошла трава, и Алла начала аккуратно выпалывать ее. Вспомнила, что муж обещал сегодня прийти пораньше - хотел красить дом. Надо что-то приготовить ему поесть - придет голодный, а значит, и злой. А ей так не хотелось видеть мужа злым. И вообще ей не хотелось его сегодня видеть. Вспомнила о Хмелько, который косит для них сено, о Фене, которая числится по штату лесником, и снова ее охватил стыд: она должна разделять с мужем его бесчестие. 'Какой позор. И я, слепая дура, ничего не видела, не знала'.
Погорельцев, как она и предполагала, пришел раньше обычного. Вид у него был сумрачный. Догадалась не в духе, значит, что-то стряслось. Молча снял форменную куртку, повесил на спинку стула, фуражку бросил на вешалку, пошел к умывальнику. Алла поставила на плиту сковородку с салом, разбила
