какой-то миг в доме стало светло, потом сразу грохнуло гулко и раскатисто. Недалеко, должно быть у Белого пруда, ударил гром.
Только что задремавший Ярослав и давно уснувший Афанасий Васильевич проснулись одновременно. 'Никак, гроза? - с изумлением подумал старик, ощущая резкую боль в ногах. - Вот диво, в сентябре - гроза. Хотя что ж, помнится, давно это было: в начале октября прошла сильная гроза'. 'Что это, дождь? Или град? - подумал Ярослав, прислушиваясь, как звонко барабанят по стеклам капли дождя. - И гроза. Странно. Почему так вдруг испортилась погода? На завтра назначена ревизия у Хмелько. Придется весь день мокнуть в лесу'.
Ярослав услышал, что Афанасий Васильевич за стенкой шебуршит, проснулся, значит. Он встал, включил свет.
- Кажись, гроза, - отозвался из передней на свет Афанасий Васильевич. - Что-то неладное творится в природе.
- Недавно в газетах писали: на солнце были сильные взрывы. Так сказать, внеочередные, - ответил Ярослав одеваясь.
Вышел во двор и через несколько минут возвратился. Сообщил:
- Погодка, скажу вам, - самая лучшая для нарушителя. Границу только в такую погоду и переходят. Да и порубщикам благодать. Лесники спят по домам а об остальных прочих и говорить нечего, - После такого предисловия надел куртку, черный дождевик и взял ружье.
- Ты что? - спросил старик. - Решил дозором пройти?
- Проехать. Хочу Байкала оседлать.
- Ну-ну. И Леля возьми. Поезжай по дороге на Словени, - посоветовал старик.
- В бор, что возле шоссе, надо заглянуть. Там могут на машине воровать. И возле поселка.
Опять сверкнула молния и ударил гром. Старик сказал:
- А ружьишко оставь. При собаке оно без надобности. Лель надежней всякого ружья.
Ярослав согласился.
Буря продолжалась два-три часа - победили массы холодного воздуха, и дождь прекратился. Утром упругий холодный ветер разметал по низкому стылому небу клочья рваных облаков: они неслись, как стая напуганных птиц, с востока на запад, то и дело заслоняя низкое, плохо греющее солнце. Термометр на крыльце рожновского дома показывал плюс четыре. В огороде огуречные плети безжизненно опустили почерневшие листья, a на огурцах появились ржавые пятнышки.
- Морозцем прихватило, - сказал Афанасий Васильевич, кивнув на огурцы, и пошел собирать сорванные ветром яблоки, а Ярослав наскоро перекусил, запряг Байкала, наложил в дрожки сена и поехал в лесничество где условились встретиться с Екатериной Михайловной и Филиппом Хмелько. На этих же дрожках все втроем ехали ревизовать лес Хмелько. Ярослав похлестывал вожжами по гладкой лоснящейся спине лошади, и Байкал бежал рысцой, встряхивая мощной гривастой головой. Хмелько сидел, свесив ноги, обутые в старые яловые сапоги, - иной обуви он не признавал, кроме сапог и валенок, - с деланной завистью приговаривал:
- Тебе, Ярослав, лафа, потому как у тебя конь. С конем в нашем деле благодать.
- Возьмите и вы себе, - сказала помощник лесничего. - И у вас будет лошадь.
- Это каким таким манером взять? - спросил Хмелько.
- Обыкновенным: существует порядок, по которому лесничество при необходимости обеспечивает лесников лошадьми.
- Что, в самом деле есть такой порядок? - переспросил Ярослав.
- В самом деле, - подтвердила Екатерина Михайловна, поняв недоумение Серегина: она слышала острый разговор Ярослава с Погорельцевым год тому назад, когда лесничий сделал вид, что в нарушение закона облагодетельствовал Серегина, выдал ему липовую справку.
- И давно существует такой порядок? - переспросил Ярослав.
- Давно. Я понимаю ваш вопрос. Валентин Георгиевич здесь не прав. Он не любит лошадей и считает, что чем меньше их будет в лесничестве, тем меньше хлопот.
Она была женщина прямая и еще год тому назад упрекнула Погорельцева: 'Зачем ты неправду Серегину насчет лошади сказал?' 'А пусть не хорохорится. Больно прыткий. Героя из себя корчит', - ответил тогда ей лесничий.
Для Ярослава это была неожиданность. Оказывается, никакой проблемы и нет, а лошади, по мнению Ярослава, каждому леснику нужны позарез. С этим они столкнулись в тот же день. На участке Хмелько обнаружили много бурелома и сухостоя. И когда Екатерина Михайловна сказала, что лес немыслимо захламлен, что сухостой можно было давно оклеймить и убрать вместе с буреломом, пустить на дрова, что он гниет без всякой пользы и только плодит паразитов-вредителей, Хмелько начал горячо возражать и оправдываться:
- Как его уберешь, на чем отсюда вывезешь из этих оврагов? Тут сам черт голову сломает.
- На лошади! - сказал Ярослав. Хмелько сердито проворчал:
- Тебе хорошо говорить: у тебя конь. А у меня?
- В лесничестве есть лошади, - сказала Екатерина Михайловна. - Вы когда-нибудь просили, Филипп Зосимович? Нет. Разве что для обработки огорода. А лес вас, я вижу, не очень волнует. Не любите вы его.
Ярослав поддержал Екатерину Михайловну. Сколько раз она и Погорельцев ему говорили! Не слушается. Участок Хмелько был не только захламлен. Ревизоры без особого труда нашли восемнадцать свежих еловых и березовых пней, для маскировки посыпанных илом и мохом.
- Если весь участок внимательно осмотреть, я думаю, до сотни таких пней наберется, - проговорил Ярослав.
- А ты думаешь, у тебя меньше? - вспылил Хмелько.
- Не думаю, а убежден, - ответил Ярослав. - Впрочем, ревизия покажет.
- Это какие ревизоры тебе попадутся, - буркнул Хмелько.
- Сам лесничий и Чур будут делать ревизию у Серегина, - сообщила Екатерина Михайловна.
Хмелько гадал: запишут в акт ревизии порубки или скроют, как делали в минувшие годы. И он сделал вид что удручен.
- От злодеи. Это ж не люди, а бандюги. И все ночью, Екатерина Михайловна, ночью воровали. Днем - нет, днем бы я увидел.
- Лесу от этого не легче, - сердито ответила помощник лесничего. - Вы отвечаете за него и днем и ночью.
Полногрудая крупная женщина в резиновых ботах и теплом платке, она шагала впереди двух мужчин недовольная и раздосадованная. Екатерина Михайловна ежегодно участвовала в ревизиях, но Хмелько ревизовала в первый раз, и недостатки превзошли все ее ожидания.
- Я слышала, что у Хмелько разворовывают лес, но не думала, что дошло до таких размеров. Этак мы лет за десять весь лес изведем. Нет, с либерализмом пора нам кончать, пора, товарищи, пора. Пока нас всех не прогнали.
Она обмеряла пни каждого срубленного дерева и записывала в тетрадь. Слово 'прогнали' неприятно кольнуло Хмелько. 'Прогонят, как пить дать прогонят, если все запишет в акт ревизии. И не подступишься к ней никак - больно строга'.
Домой уже ехали, а Екатерина Михайловна все никак не могла успокоиться, роняла, как дерево листья, сухие недовольные слова:
- Не ожидала я от вас, Филипп Зосимович, такой службы…
- Как могу, так и служу, - огрызался Хмелько. - А другие лучше, что ль?
- Хуже быть не может. Хуже некуда. В таком случае надо прямо и говорить: не могу, увольняйте.
- И увольняйте, - сорвалось горячее слово у Хмелько. - Я где хоть зароблю… В том же колхозе. По двести пятьдесят люди зарабатывают у Кузьмы.
- Да, только там вы не сможете двух коров держать, - сказал Ярослав. - И бесплатное обмундирование не будете получать.
Филиппа Хмелько высадили возле его дома и поехали в лесничество. Екатерина Михайловна спросила:
