могилу своей жертвы. Яд и впридачу — цветы. Ядовитая змея… Сколько же их еще бродит по нашей земле, растлевая и убивая все здоровое и прекрасное? Нет, не сожалеет Андрей Ясенев о судьбе, забросившей его на трудный участок битвы с этими ядовитыми змеями. Он должен, обязан вырвать у них жало.
В конце рабочего дня позвонил Гогатишвили. Ему кое-что удалось установить. «Цветочница» была связана с Апресяном. Он едет в тюрьму, чтобы допросить главного поставщика гашиша. Сегодня, сейчас. Он уже договорился. 'Хорошо, Георгий Багратович, действуй с присущими тебе неутомимостью и азартом. Только будь похладнокровней и осмотрительней. Противник коварен и хитер', — мысленно напутствовал Ясенев своего коллегу, а в голову лезла досадливо-тревожная мысль: рецепты, подписанные Шустовым, у морфинистов. Оказывается, об этом уже известно не только на Петровке, но и в райкоме партии. Нужно посоветоваться со Струновым. Ясенев снял трубку, взглянул на часы — рабочий день кончился, набрал номер телефона Струнова.
— Юрий Анатольевич, ты еще, оказывается, не ушел. Есть вопрос.
— Заходи, Андрей Платонович. Вместе домой пойдем.
Отяжеленный путаницей дум, Андрей неторопливо шагал по гулкому коридору. Струнов уже сложил бумаги в сейф и собирался уходить. Ясенев устало опустился на старый, еще довоенной работы диван напротив письменного стола. По озабоченному виду Ясенева Струнов догадался, что случилось что-то неприятное, и сразу мелькнула мысль: не с Ириной ли? После первомайского вечера эта мысль пробралась в душу Юрия Анатольевича, умеющего наблюдать и обдумывать поведение людей. И сейчас он первым делом осведомился у своего друга:
— Как Ирина? Что там у них на работе? Воюют?
— По-моему, эта баталия но имеет конца, — вяло ответил Ясенев. — У той больной, Захваткиной, кажется, отрезали ногу. У Шустова одна неприятность за другой. Я вот и решил с тобой посоветоваться.
И Ясенев рассказал Струнову о рецептах на морфий, подписанных Шустовым, при этом с ярым убеждением заметил, что он не верит в причастность Василия Алексеевича к преступным махинациям.
— Тогда что ж? Халатность? — высказал предположение Струнов, но тотчас же спросил: — А это точно, что рецепт, который изъяли сегодня у морфинистки, подписан Шустовым? Подпись на экспертизу давали?
— Пока мы не заполучили подлинной подписи Василия Алексеевича. Придется просить Ирину — завтра она достанет его подпись, — ответил Ясенев.
— Ирину не нужно, — поморщился Струнов. — Лучше сделаем так: я позвоню и попрошу его написать мне кратко о случае с партбилетом. На полстранички. Кстати, история с партбилетом странная. Я не сомневаюсь, что на Шустова действительно напали трое. И что вся операция была кем-то отлично разработана, потому что до сих пор мы не смогли напасть на след преступников. — Струнов неторопливо поднялся из-за стола, достал из сейфа бумагу и сел на диван рядом с Ясеневым. — Меня заинтересовала Дина Шахмагонова. Кто она такая? Помню, у тебя на вечере в Первомай этот жених — Петр Большой, что ли…
— Высокий.
— Да, именно Высокий, пожалуй, лучше Длинный. Так вот этот самый Петр, по фамилии Похлебкин, обронил такую фразу: 'Остерегайся Дины'. Он кого-то предупреждал, кажется, Ирину. 'Остерегайся Дины'. Почему?
— Ирина называет ее Коброй, — заметил Ясенев, внимательно следя за ходом мыслей Струнова.
— Она была в близких отношениях с молодым ученым Ковалевым. Помнишь, заходил ко мне землячок Гришин, разъяснял теорию относительности?
— Да, да, что-то об атомной энергии говорил, — вспомнил Ясенев. — Тот Ковалев, который утонул при загадочных обстоятельствах, и твой друг детства просил снова заняться этим делом?
— Да, они обращались в прокуратуру. Там, кажется, пошли им навстречу, но никаких новых материалов получить не удалось. Я вспомнил о Шахмагоновой в связи с партбилетом Шустова.
— Ты думаешь, она принимала участие?
— Думать никому ни о чем не возбраняется, — уклончиво ответил Струнов. — Меня интересует вот что: почему Шахмагонова уволилась из клиники? Не формальная, а подлинная причина ее ухода?
Резко двинув плечами, Ясенев выпрямился, сказал неуверенно (его уже начали подтачивать неожиданно заброшенные в душу сомнения):
— Дальше она не могла работать вместе с Шустовым. Он подозревал ее в кознях: в истории с партбилетом и… в деле Захваткиной. Во время операции вместо новокаина она подала что-то другое.
— Зачем? — тоном следователя спросил Струнов.
— Возможно, с ее стороны была просто оплошность. Ошибка.
— А если нет?
— Это трудно доказать. Почти невозможно.
— Но ты допускаешь преднамеренный акт?
— Все может быть. — Мысли Ясенева путались, как леска у начинающего рыболова-любителя.
— Зачем? — опять выстрелил словом этот напористый человек. — Она хотела сделать ему зло? Но ведь говорят, что она была влюблена в него.
— А он не отвечал ей. Любовь ее могла перейти в ненависть и месть.
Струнов поднялся и пересел за свой стол.
— Посмотри, что получается: она любила Ковалева. Он ей не отвечал, по словам доцента Гришина. Ковалев погиб при загадочных обстоятельствах. Затем она любила Шустова и делала ему зло. Да еще какое! Погоди, это пока лишь наша с тобой гипотеза. Любила и делала зло, заметь при этом, одновременно. Я где- то вычитал, кажется у Льва Толстого: любить — это значит делать добро тому, кого любишь. Да это и без Толстого ясно, само собой разумеется. Но тут есть одна любопытная деталь: будучи влюбленной в Ковалева и Шустова одновременно, она была уже невестой Гольцера.
Ясенев смотрел в его серые глаза изумленно и выжидательно молчал, лишь мысленно произнес: 'А кто такой этот Гольцер?' И хотя малоподвижное лицо Андрея ничего не выражало, Струнов угадал этот бессловесный вопрос и продолжал:
— Тебя интересует Гольцер. Вообще это личность для меня пока что неясная. Своего рода айсберг. Мы знаем его, так сказать, открытую, надводную часть. Она не очень обаятельна, по-моему, даже неприятная. Сын профессора-юриста. Имеет дачу и квартиру в Москве. Подвизается возле журнала «Новости». Квартиру свою и дачу превратил в место любовных свиданий, где Марат Инофатьев — самый почетный гость. Предлагал нам, уголовному розыску, свои услуги в слежке за ним.
— Он мог предлагать свои услуги по совету самого же Марата, — заметил Ясенев. — Своего человека подставлял.
— Едва ли, Марат слишком самонадеян и, как все самонадеянные, довольно беспечен. Что можно о нем еще сказать? Член Союза писателей.
— Какие книги он написал? — полюбопытствовал Ясенев.
— Никаких. Я проверял в каталоге Ленинской библиотеки. Книг у него никаких.
Струнов смотрел на вещи просто, трезво оценивая события и факты, излагая их без эмоций и внешних эффектов. Ясенев слушал почтительно, чувствуя тяжесть его слов: неясная тревога мутила его душу. Неожиданно, словно что-то взвесив, Ясенев проговорил:
— Выходит, что уже около трех лет они ходят в женихах и невестах. Почему не женятся?
— Жених не торопится.
— А невеста?
— Как будто в последнее время даже предъявляет ультиматум.
— Она его любит?
— Едва ли. Она, по-моему, рассчитывает на его миллион. Впрочем, они друг друга стоят.
— Миллион?! Не может быть. В новых? Невероятно!
— Без малого. В старых. А что ты удивляешься? — Струнов устало мотнул головой, уставился в лежащий перед ним лист бумаги. Сказал своим обычным, вяловато-бесстрастным тоном: — Значит, мы с тобой так и не ответили на вопрос — почему Шахмагонова ушла из клиники. Нам известно, что именно Гольцер посоветовал ей пока что не поступать на работу. Она согласилась. Что за этим кроется? Не
