поладила с Шустовым — что ж, Семенов мог перевести ее в другое отделение и оставить в клинике. К ней главврач относится доброжелательно. Но такого не случилось. Дина бежала из клиники. Неплохо бы знать почему.
Все рассуждения Струнова вертелись вокруг одного вопроса, как будто ответ на него может сразу решить трудную задачу со многими неизвестными. И хотя Ясенев улавливал ход мыслей своего коллеги, все же он не считал, что знание подлинной причины ухода из клиники Дины Шахмагоновой и есть ключ к тому секретному замку, над которым Струнов ломает голову.
— Ну хорошо, — вдруг оживился Ясенев. — Допустим такой вариант: экспертиза установит, что рецепт на получение морфия, отобранный у Суровцевой, подписал не Шустов, что это подделка. Я лично убежден, что так оно и будет. Тогда естественно возникает вопрос: кто подделал подпись?
— И почему именно Шустова, а не Семенова? — оживленно подхватил Струнов.
— Да, это очень важно, — согласился Ясенев.
— Если твое предположение станет фактом, то на следующие два вопроса у меня уже сейчас готов ответ.
— Дина?
— Да. — без колебаний ответил Струнов. Он порывисто шагал по кабинету, шевеля губами, и Ясенев впервые обратил внимание, что нижняя губа его толще верхней.
Теперь им обоим нетерпелось получить заключение экспертизы. Ясенев, взглянув на часы, сказал:
— Звони Шустову, он уже, наверно, дома. Пусть для тебя напишет краткое объяснение, а я сегодня же подъеду к нему и заберу.
Шустов был дома, только что пришел с работы. Звонку Струнова и его просьбе он нисколько не удивился. Он уже давно перестал удивляться чему бы то ни было. Даже ничего не спросил, сказал только по-военному:
— Есть. Сейчас напишу. Жду Андрея Платоновича.
Простившись со Струновым, Ясенев зашел к себе в кабинет, позвонил домой, предупредил Ирину, что и сегодня придет поздно, что в десять часов условился с Шустовым подъехать к нему домой. И, конечно же, Ирина спросила зачем и предложила составить ему компанию, поскольку сегодня на работе был суматошный день, она чертовски устала и ей непременно нужна такая проминка. О цели своего визита к Шустову Андрей ответил неопределенно: 'Нужно по служебному делу'. Ей же он ехать не советовал и ревниво выразил свое удивление таким странным ее желанием. Пожалуй, с того первомайского вечера душа его томилась предчувствиями чего-то совсем неожиданного, надвигающегося неотвратимо на их семью, и он, застигнутый врасплох, не знал, что можно и нужно предпринять, и потому ничего не предпринимал, успокаивал себя, что никакой, собственно, опасности нет, все это лишь плод его подозрительности и ревнивой фантазии. Откровенный и прямой, он ни в чем дурном не хотел заподозрить Ирину и всегда с радостью, переходящей в нежное обожание, платил доверием за доверие.
Телефонный звонок спугнул невеселые мысли Ясенева. Звонил Гогатишвили. Ему удалось 'кое-что установить', как скромно выразился сам Георгий Багратович. Оказывается, в свое время на квартире у «цветочницы» неоднократно останавливался Апресян. Хозяйка своеобразной «гостиной» знала или, во всяком случае, догадывалась, кому она предоставляет убежище, и требовала соответствующей платы за услугу. Гость, по его же словам, но мелочился, но и алчность людей, подобных «цветочнице», не знает границ. Словом, как говорится, она, 'не будь дурой', прихватила у постояльца из его чемоданов часть запретного товара. Апресян обнаружил «утечку» гашиша, легко догадался, чьих это рук дело, попробовал было шуметь и даже угрожал заявить 'куда следует', на что «цветочница» дерзко, с откровенно вызывающей иронией расхохоталась. Так закончилось непродолжительное знакомство Апресяна с «цветочницей». Отсюда Гогатишвили делал вывод: вполне вероятно, что она все еще торгует ворованным товаром.
Ясенев был доволен: еще одну точку по распространению наркотиков можно считать ликвидированной. Гораздо сложней представлялось дело с рецептами на морфий. Шустов… Невероятно. Завтра надо уже иметь данные экспертизы. А сейчас — к Шустову за образцом почерка и подписи.
Василий Алексеевич в этот день пришел с работы взвинченным до предела. С утра его пригласил к себе главврач, официально сообщил, что звонили из здравотдела и из редакции журнала «Новости», сообщили, что сегодня клинику посетит зарубежный гость Жак-Сидней Дэйви — известный журналист, публицист, представитель влиятельной буржуазной газеты прогрессивного направления. Просили оказать ему достойный прием. Гостя будет сопровождать его советский коллега Марат Инофатьев. Зарубежный гость, подчеркнул Вячеслав Михайлович, проявляет особый интерес к экспериментам доктора Шустова.
— Поэтому я прошу вас, Василий Алексеевич, быть готовым ответить на возможные вопросы, — сказал холодно главврач.
Василий Алексеевич молча кивнул и ушел к себе в отделение.
Гость пожаловал в половине одиннадцатого. Это был розоволицый, рано облысевший блондин с синеватыми линялыми глазами, упитанный, плотный, широкий в плечах, с видом счастливого, преуспевающего человека. Сын турка с острова Кипр и француженки, проживающей в Испании, Жак-Сидней был подданным одной латино-американской страны, сотрудничал в нескольких крупных газетах Нового света, колесил по всему земному шару вдоль и поперек, что не мешало, а скорей, способствовало его тайным связям с Центральным разведывательным управлением США. В нашу страну он приезжал уже не впервые, отдельной книгой издавались за рубежом его путевые очерки 'Брест — Владивосток', в которых он достаточно объективно, на уровне бойкого репортера описал свои впечатления о жизни советских людей. Год назад во время своей поездки за океан Марат Инофатьев встретился с Дэйви. Тот сопровождал советского журналиста в его двухнедельном турне по США, и главный редактор «Новостей» считал своим долгом пригласить Дэйви вновь посетить Советский Союз. Предложение было принято с благодарностью, и Жак-Сидней вот уже третий день, сопровождаемый Маратом Инофатьевым, наносит визиты москвичам. В клинику его привело не желание познакомиться с некоторыми вопросами организации здравоохранения в СССР и не жгучий интерес к лечению трофической язвы методом вакуумтерапии. Иностранного журналиста интересует доктор Шустов, о котором на Западе якобы ходят легенды. Возможно, Дэйви напишет о Шустове очерк, быть может даже книгу, но прежде он должен убедиться в истинных талантах русского Гиппократа, убедиться, так сказать, на собственной шкуре. Дело в том, что у молодого джентльмена Жака-Сиднея то ли от чрезмерного умственного напряжения, то ли от частого сна на чужих подушках катастрофически начали выпадать волосы, что совсем не нравилось его молодой супруге — дочери известного в мире бизнесмена, миллионера и наводило панику на самого миллионерского зятя. Говорят — земля слухами полнится. И залетел за океан слух, что некий доктор Шустов изобрел эликсир против облысения, и не только успешно приостанавливает выпадение волос, но и растит новые на совершенно голых и гладких черепах своих сограждан. Впрочем, как достоверно узнал мистер Дэйви уже по прибытии в Москву, пока что доктор Шустов строго ограничил круг своих клиентов. Предприимчивый и самоуверенный делец Дэйви, падкий на риск и решительный в следовании к цели, убедил себя, что с Шустовым сторгуется легко и быстро. Разумеется, об этих подлинных целях его визита в клинику главврач ничего не знал и был несколько удивлен, что заморский гость слушает его рассказ о клинике без особого интереса и с непонятным нетерпением. Марат же во время разговора бесцеремонно зевал в кулак. 'Циник, и не скрывает этого', — подумал Семенов о редакторе «Новостей», но все же продолжал говорить, хотя уже без особого энтузиазма. Вдруг гость неприлично крякнул, и Марат, поняв намерение своего коллеги, перебил хозяина, сказав одну из своих любимых фраз:
— Все это, доктор Семенов, общеизвестно и потому неинтересно.
Лицо главврача пошло пятнами. Произошла неловкая заминка. Дэйви тихонько покачал головой, верхняя капризная губа его шевельнулась, и Марат довершил то, что начал, убийственной для Вячеслава Михайловича фразой:
— Наш гость желает познакомиться с выдающимся советским экспериментатором профессором Шустовым.
Василий Алексеевич не был профессором, и эта фраза Марата больно кольнула Семенова. У него появилось желание возразить этому невоспитанному выскочке, но, взглянув в лицо гостя, властное и ничего не выражающее, спросил:
