гораздо реже. Но Михаил даже в душе не упрекал Юлю: у нее мало свободного времени. Ведь и он пишет ежедневно потому, что не писать не может. Потом, к весне - экзаменационная сессия - письма из Москвы стали приходить совсем редко. В них Михаил почувствовал какой-то холодок и с тревогой ждал встречи в совхозе во время летних каникул. Встреча была теплой, но затем начались взаимные упреки, не всегда убедительные объяснения, прощания 'навсегда', и на другой же день новые встречи и объяснения. К концу Юлиных каникул они все выяснили и утрясли, объявили себя глупыми, смеялись и плакали от счастья и обещали беречь друг друга. Но тревога в душе Михаила не улеглась: чувствовал какие-то перемены в Юльке, не мог их объяснить и понять. И письма из Москвы теперь приходили очень редко. А весной Василий Иванович Законников узнал из письма самой Юли, что внучка его вышла замуж за студента-иностранца из жаркой страны, где растут бананы, вроде как у нас картошка, а вместо воробьев и ворон водятся канарейки и попугаи. Но самое главное для Юльки и ошеломляющее для старого коммуниста и партизана было то, что чужестранный зять его доводился племянником самому королю. И с той поры в совхозе Юльку Законникову называли не иначе, как Королевой, а ее дедушку - Сватом короля.
Сообщение внучки о своем замужестве убило Василия Ивановича. Вначале он даже не поверил: Юлька шутит. Но все же, не долго думая, сел в поезд и - в Москву. Прямо с вокзала, взволнованный и расстроенный, он попал в кабинет декана и сразу понял, что никто с ним не шутит, что все это горькая и печальная правда. Глаза старика блеснули слезой. Он все еще не мог толком уразуметь, что произошло. Наивно спрашивал:
- Что ж она теперь?.. Где жить будет?..
- Да наверное на своей новой родине, - ответил декан. - Ведь она уже не советская подданная.
- Как?! - Старик остолбенел, ошалело уставившись на декана. - Родину променяла?! Кто позволил?!
Декан тяжело и сочувственно вздохнул, беспомощно развел руками и сказал только одно слово:
- Закон.
- Какой такой закон? - не понял Василий Иванович - Где такой закон, чтобы советскую комсомолку отечества лишать?
- Так ведь она сама решила, это ее воля. Мы пробовали переубедить, разъясняли.
- Сама решила, - качая горестно головой, повторил старик дрожащим голосом. - Что она может решить, в ее-то годы, ребенок решил Родину поменять, а вы 'разъясняли'.
- Между прочим, она из комсомола выбыла, - сказал декан.
- Исключили?
- Нет. Сама положила на стол комсомольский билет.
- Да… Неудобно королеве при комсомольском билете, - глухо и рассеянно рассуждал старик. Затем пытливо, требовательно и негодующе кричал: - Я воспитал ее правильно, как положено, я сдал ее вам честной девушкой, комсомолкой, с золотой медалью. Она была лучшей школьницей, активисткой. А вы ее тут за два года испортили. Развратили. Да, вы развратили. Я еще зимой заметил неладное, когда на каникулы приезжала. Все заграничными книжками зачитывалась. С утра до ночи лежит в постели и читает. Я спрашиваю: 'Не надоело читать тебе? Отдохни от книг, погуляй сходи'. А она: 'Нет, дедушка, больно интересный роман'. - 'Интересней, чем Шолохов или Максим Горький?' - спрашиваю. 'Что ты, говорит, дедушка, Максим Горький и Шолохов - чепуха, примитив по сравнению с этим'. Любопытно, думаю, что за писатель за границей появился, перед которым наш Горький - чепуха? Оказывается, какой-то Крамер по фамилии. Был у нас в городишке еще до революции с такой фамилией, керосиновую лавку держал. Тоже Крамером звали. Однофамилец, значит. Попробовал и я читать этого заграничного Крамера, который выше Горького. Не понравился мне. И Юльке прежде не мог понравиться: это я точно знаю. Юлька Пушкина любила, Лермонтова, Чехова и Горького. А еще Есенина любила читать и Шолохова. Значит, это вы, все вы ее переучили! Вы ее испортили!
Повидался Василий Иванович с внучкой и зятем королевской фамилии. Безрадостное было это свидание. Лучше бы и не встречаться им. Не узнал он свою Юльку - на разных языках они разговаривали. Слова были, конечно, русские, только по-разному звучали они в душе дедушки и внучки. В совхоз воротился угрюмый и подавленный. И только двоим рассказал о своей встрече с Юлькой: снохе да Михаилу Гурову.
Давно уже забыли в совхозе эту историю, лишь кличка осталась за Василием Ивановичем 'Сват короля' - это уже навсегда - да глаза у Михаила Гурова с тех пор стали печальными и недоверчивыми; говорят, это надолго, а может, тоже навсегда.
Судьбу Юли Михаил переживал не меньше, чем ее дедушка и мать. Замужество дочери и принятие ею подданства другой страны - все это тяжелым камнем свалилось на плечи Юлькиных родственников. Но это была лишь предыстория. Главная ж история, самая страшная и трагическая, началась потом. Через год, как молодая чета покинула пределы СССР, стало известно, что королевский племянник разлюбил свою русскую жену и продал ее то ли в гарем, то ли в публичный дом, продал, как вещь, ему ненужную. Юлька оказалась беспомощной и беззащитной в стране, подданство которой она так легкомысленно приняла.
Письма от Юли приходили редко, и в каждой строке слышался крик истерзанной души, голос рабыни. Она проклинала себя, но о помощи не молила, ибо знала: ни дедушка - гражданин другой страны, ни правительство великой державы, от гражданства которой она отказалась, не могут ничем ей помочь.
Надежда Павловна хорошо знала и любила Юлю Законникову. И скажи ей прежде, что такое может случиться с девушкой, отец которой погиб в боях за Советскую Родину, она и слушать не стала б, сочла бы это нелепым вымыслом, вздором. А вот поди же - чего только не бывает с человеком в юности, если его вовремя не предостеречь и не поддержать. И кто тут виноват? Родители? Выходит, что не всегда и не только родители бывают повинны в судьбе детей, в их мировоззрении, взглядах, вкусах и поступках. Плохие дети бывают у плохих и у хороших родителей. Хорошие дети бывают у хороших и у плохих отцов. Отцы и дети. Сколько будет существовать человеческое общество, столько и будет всплывать в разных оттенках и аспектах вечная тема 'отцов и детей'.
Надежда Павловна была убеждена, что главное зависит от среды, в которую попадает молодой человек. Юность близорука, горяча и доверчива, она самоуверенна и отважна, пуглива и нетверда. Сомнения у нее живут рядом с решимостью.
Еще в суде Зина решила навсегда уйти из дома Яловца. О своем решении она обмолвилась Федоту Котову - единственному человеку, в котором она увидела искреннее участие к своей судьбе. Вопрос только - куда уйти, где жить? Совхоз сию минуту не мог предоставить ей жилье. Котов предложил Зине свой дом, но она решительно отказалась жить у одинокого мужчины. Котов и сам понимал, что это не совсем удобно при живом муже, который сейчас лежал в больнице.
В последнее время Федот Алексеевич Котов очень тяготился одиночеством и не однажды подумывал о человеке, который мог бы стать ему другом. Ему казалось, что человеком этим могла быть Зина. Предлагая ей переехать в свой дом, он так и сказал:
- Живи, Зинушка, будь хозяйкой в доме. Я тебя не обижу.
Зина верила его словам, посмотрела на Котова взглядом, в котором была и трогательная признательность, и страх, и радость, и отчуждение, сказала с теплотой и нежностью:
- Спасибо, Федот Алексеевич, за ласку и заботу, только сейчас это никак невозможно.
Котову запомнилось слово 'сейчас'. Значит, потом, со временем, Зина может принять его предложение. А пока нужно помочь ей найти квартиру. Эту обязанность Котов взял на себя с большой охотой. Он понимал: Зину нужно поселить к добрым, надежным людям, которые помогли бы ей окончательно порвать с прошлым и начать новую жизнь. Посоветовался с парторгом. Посадова выслушала его с живым участием и тут же предложила Василия Ивановича Законникова и пообещала безотлагательно поговорить с ним.
Жили Законниковы вдвоем в большом, добротном доме, к просьбе Посадовой отнеслись с полным пониманием и сочувствием, сказав: пусть переезжает хоть сегодня, места хватит. И Зина с дочуркой действительно переехала на другой день, оставив дом мужа со всем его имуществом и хозяйством, забрав лишь свою одежду да часть посуды. Впрочем, никакого имущества и хозяйства у Яловца не было, если не
