окружающих как правило успокаивающе. Раз уж ей представилась возможность попрактиковаться, не стоило ее упускать.
То ли гипнотическое воздействие ее голоса и вправду возымело результат, то ли публика в баре еще не решила, как поступить с нежелательным посетителем, но бармен принял заказ, чем пусть нехотя, но подтвердил ее право дождаться его выполнения. Сова пробежалась пальцами по пульту управления, но звукоизоляцию включить не рискнула, предпочитая прислушиваться к тому, что творится вокруг. Пришлось ограничиться наушником на одно ухо и новостным каналом местного телевидения. Словно в насмешку над создавшимся положением, новостной канал представлял уголовную хронику.
«За прошедшую неделю в столице произошло около двух тысяч преступлений».
«Рада за вас», – мысленно прокомментировала Сова
«Вчера, в подъезде дома, расположенного в двенадцатой зоне на седьмой улице, найден труп мужчины, скончавшийся от удара по голове…»
«Бедный труп!»
Сова не стала слушать о том, какие мучения пришлось претерпеть скончавшемуся трупу.
«В пятом прибрежном секторе столицы в воде с признаками насильственной смерти (колото-резаные раны туловища) был обнаружен труп…»
«Отличная у них тут вода. – Сова прыснула. – Мало того, что она здесь с признаками насильственной смерти, так у нее еще есть и туловище. Видимо, рыба в ней тоже не живет, чего уж говорить о трупах. Труп – существо нежное, особенно труп с признаками смерти».
Сова решила, что человек, хихикающий при просмотре уголовной хроники, может произвести на окружающих негативное впечатление своими нравственными устоями, и уже собралась снять наушник. Но ее раскаянье запоздало: из глубины бара к ней, вызывающе поигрывая столовым ножом, шел закутанный в белую простыню абориген. Демонстрация колюще-режущего предмета подействовала на Сову отрезвляюще: офицеру Ордена, даже с таким низким чином, как у нее, попадание в уголовную хронику вполне могло стоить погон. Сам нож мало пугал Сову. Легким поворотом кисти левой руки она активировала браслет высшей защиты на запястье и стала ласково поглядывать на приближающегося агрессора.
Вероятно, ее жест не ускользнул от его внимания, но истолкован был, к сожалению, неверно. Белохалатный гражданин наверняка решил, что, во-первых, Сова высвобождает для броска спрятанный в рукаве нож, а во-вторых, что она – левша, а это для противника в серьезной драке чрезвычайно неудобно. Столовый нож, демонстративно направленный своим острием в сторону Совы, уже не казался гражданину достаточно весомым аргументом. Сова затруднялась предположить, скрывалось ли под белым халатом иное оружие, но выяснить это на собственном опыте не стремилась.
– Приятель, – подошедший ткнул ножом столешницу с лежащим на ней пультом управления, вероятно, для того чтобы ни у кого не осталось сомнений, к кому именно из посетителей он обращается, – твой мундир тут многим портит аппетит.
Ах, вот в чем дело! Китель! Совет лорда Тонатоса снять военную форму Сова проигнорировала по нескольким причинам. Во-первых, она не собиралась следовать советам человека, двадцать минут демонстративно не замечавшего ее наличие на белом свете. Во-вторых, пусть она не питала особой любви к военной службе, пусть не испытывала ни малейшего почтения к погонам и лычкам, но снимать мундир во время боя из страха перед врагом во все времена считалось дезертирством. Она не стремилась к неприятностям, но и прятаться от них почитала за унижение.
Впрочем, воевать в баре, пожалуй, смысла не имело. Сова вежливо улыбнулась в ответ, прикидывая в уме, стоит ли отстаивать честь мундира в пьяной драке. И решила, что не стоит.
– Это не мундир, – понизив голос, доверительно сообщила она, – Это китель.
– Мне плевать, как это называется! – белохалатный, стремясь нащупать верную почву для завязки скандала, решил для начала в меру распалить себя.
Но давать ему повод к проявлению агрессии Сова не намеревалась. Ее видение будущего этой ситуации существенно отличалось от представления всех остальных в этом зале, и чем нелогичнее для них сейчас будут выглядеть ее поступки, тем дольше завсегдатаи бара будут соображать, как вернуть события в привычное для них русло пошлой кабацкой потасовки.
– Честно говоря, мне – тоже, – с готовностью согласилась она – Так что, если вы не против, я его просто сниму.
И Сова подчеркнуто медленно принялась бороться с узкой верхней петелькой новенького кителя, с удовольствием отмечал, что теперь все взгляды намертво прикованы к ее пальцам. Зал замер в томительном ожидании. Сова перешла ко второй петельке. Белохалатный переминался с ноги на ногу. Все, что он мог сейчас сделать, это либо возвратиться назад несолоно хлебавши, либо торчать у ее столика наподобие услужливого официанта, дожидаясь окончания раздевания. Оба этих действия были лишены былого напора, а выдумать что-то оригинальное он был не в состоянии. Что и требовалось Сове.
Тем временем она заметила, как к ее столику приближался бармен с подносом, заставленным тарелками. Надежда поесть вспыхнула с новой силой, и Сова, окрыленная ею, справилась с остальными пуговицами куда быстрее, чем с первыми двумя. Китель она повесила на спинку стула, и уже было повернулась, чтобы благодушно принять тарелку с горячим мясом, обильно политым каким-то благоухающим соусом, как по залу прокатился вздох возмущенного удивления. Сова недоуменно оглянулась, но нет: ничего нового в своем окружении она не заметила Значит, причина в ней самой?
Белохалатные посетители медленно поднимались из-за своих столиков, возбужденно перешептываясь. Даже бармен в растерянности поставил поднос на столик и замер рядом с ним. (Кстати сказать, оставленный без присмотра поднос стоял в крайне неустойчивом положении, лишь частично опираясь на поверхность стола, так что значительная часть его нависала над пустотой, и стабильность этой ненадежной конструкции придавали лишь тяжелые тарелки и большой бокал с какой-то выпивкой).
«Это женщина?», «Женщина!», «Женщина?» – долетало до Совы.
«Ну да! – она повела плечами. – Что они женщин никогда не видели? Они же тут как-то размножаются!»
«Священный огонь!», «Это оскорбление!», «Но женщина!», «Огонь», «Кхордад!»
Опять она услышала это незнакомое слово.
