кулаках железные прутья, ритмично водит по ним руками вверх-вниз, покачиваясь всем телом вперед-назад. Сцена с участием Джонни Вандера, самого младшего из трех братьев, из трех моих великолепных, обреченных на гибель героев, должна была предшествовать одному из пяти трагических финалов книги, над которыми я трудился последние несколько месяцев. Джонни покупает автомобиль «рамблер» 1955 года выпуска у некого Бадди Зирзави — мелкого второстепенного персонажа, заслуженного ветерана многомиллионной армии преданных поклонников ЛСД. Я хотел изобразить эту покупку как нечто зловещее, а саму сцену наполнить низким гудением органа, пытаясь создать гнетущую атмосферу и передать ощущение надвигающейся беды. Моему герою предстояло совершить последний маленький шажок, ведущий к краю пропасти, после чего события начнут развиваться с пугающей стремительностью. Приобретение автомобиля становилось поворотным моментом всего повествования: именно на этой машине, которую сумасшедший Бадди в течение десяти лет создавал собственными руками, выстраивая адский механизм на основе своих наркотических автофантазий, Джонни Вандер отправляется в путешествие через всю Америку, в этой поездке ему суждено познакомиться с Валери Свит, девушкой из Палос-Вердоса, которая и приведет к гибели всю семью Вандер. Однако, несмотря на то, что большая часть романа уже была написана, Валери Свит до сих пор так и не появилась на страницах книги. Собственно, в ней-то и заключалась основная проблема, из-за которой я никак не мог выйти на финишную прямую. Я с нетерпением ждал встречи с Валери Свит. У меня было такое ощущение, что я всю жизнь писал только ради того, чтобы добраться до той заветной страницы, где впервые промелькнут ее дешевые солнечные очки в оправе из розовой пластмассы. И вот, когда мой измученный мозг, похожий на бьющуюся в заточении психопатку гориллу, вновь вернулся к размышлениям над неразрешимой проблемой, как мне выбраться из лабиринта, который я сам построил и по которому блуждал в течение последних семи лет, — заполнявшая Тау-Холл мощная энергетика неожиданно исчезла. В следующую секунду у меня в голове возникли какие-то помехи, перед глазами зарябило, словно с потолка обрушился мелкий дождь, я почувствовал сначала солоноватый привкус крови и затем отвратительную горечь, поднявшуюся из глубины желудка.
— Мне надо выйти, — шепнул я на ухо Джеймсу Лиру. — Меня сейчас вырвет.
Я поднялся и, метнувшись по проходу, выскочил из зала. В вестибюле никого не было, кроме двух студентов, лицо одного из них показалось мне смутно знакомым. Они курили на крыльце возле открытой двери, выпуская в ночное небо длинные струйки дыма. Я кивнул им и поспешно направился в сторону мужского туалета, стараясь при этом сохранить достоинство и не выглядеть человеком, которого вот-вот вывернет; я от всей души надеялся, что мне удастся проскользнуть внутрь, не изгадив лежащий на пороге резиновый коврик. Рябь перед глазами, привкус крови во рту и тошнота — все эти симптомы не были для меня чем-то новым. В течение последнего месяца со мной время от времени случались подобные приступы, они начинались совершенно неожиданно и обычно сопровождались ощущением странного душевного подъема и чувством невесомости, словно я шагаю по тончайшей золотой сети, сплетенной из ярких солнечных бликов, которые пляшут на поверхности бассейна. Я обернулся и посмотрел на стоящих возле двери парней, по козлиной бородке и остекленевшему взгляду я узнал одного из моих бывших студентов. Это был молодой писатель, прославившийся как автор параноидальных текстов для джазовой группы «Автомат Томпсона». Примерно год назад он заскочил ко мне в офис, чтобы сообщить с грубоватой прямотой, свойственной натурам честным и искренним, что у него сложилось впечатление, будто колледж обманывает его, заставляя платить деньги за курс писательского мастерства, который ведет псевдофолкнеровская бездарность вроде меня. В следующую секунду коридор перед дверями мужского туалета перевернулся на девяносто градусов, я почувствовал нестерпимый жар во всем теле и с удовольствием прижался щекой к холодной, очень холодной мраморной стене.
Когда я очнулся и открыл глаза, то обнаружил, что лежу на спине, моя голова покоится на каком-то небольшом возвышении, а рука Сары Гаскелл легко гладит меня по волосам. Подушка, которую она соорудила неизвестно из чего, была мягкой по краям и твердой как кирпич в том месте, где лежал мой затылок.
— Грэди? — произнесла Сара таким беззаботным тоном, словно позвала меня только для того, чтобы показать интересную статью, которую она прочла в утренней газете. — Ты жив?
— Привет, — сказал я, — кажется жив.
— Эй, ковбой, что случилось? — Взгляд Сары беспокойно скользил по моему лицу, она нервно облизнула губы, и я понял, что, несмотря на ее насмешливый тон, Сара была по-настоящему напугана. — Надеюсь, это не один из тех головокружительно-колдовских обмороков?
— Да, что-то вроде этого. Не знаю. Твоя собака умерла. Думаю, со мной все будет в порядке.
— Грэди, может быть, вызвать «скорую»?
— Не стоит. — Я слабо улыбнулся. — Лекция закончилась?
— Нет еще. Я видела, как ты выходил из зала, и решила… я подумала… — Она потерла руки, как человек, который выскочил на мороз без перчаток. — Грэди…
Прежде чем она успела произнести то, что собиралась и никак не решалась сказать, я сел и поцеловал ее. Приоткрытые губы Сары лоснились от толстого слоя помады. Наши зубы слегка соприкоснулись. Ее рука легла мне на затылок, пальцы Сары были холодными, как осенний дождь. Взглянув в ее бледное, покрытое веснушками лицо, я заметил промелькнувшее на нем выражение печального разочарования, какое часто можно увидеть на лицах рыжеволосых женщин, когда они чем-то обеспокоены. Мы снова поцеловались, ледяные пальцы Сары пробежали по моей шее, я поежился, словно мне за шиворот скатились капли дождя, и, вытянув руки, попытался прижать Сару к себе.
— Грэди… — Сара отстранилась и сделала глубокий вдох. Я видел, как она встряхнулась, будто вспомнила вдруг о чем-то важном, об обещании, которое дала себе, поклявшись, что больше не позволит моим поцелуям вскружить ей голову и увести от необходимости принять решение. — Я понимаю, сегодня не самое подходящее время для того, чтобы обсуждать те проблемы, которые мы должны обсудить, но… словом, я хотела…
— Нет, послушай, это я хотел поговорить с тобой.
— Может быть, ты сначала встанешь? — Сара перешла на жесткий ректорский тон, моментально среагировав на неуверенность, прозвучавшую в моем голосе. — Я уже слишком стара, чтобы кататься по полу и душить любовника в страстных объятиях. — Она поднялась на ноги, слегка пошатнулась на своих каблуках, однако устояла и, резко одернув подол платья, протянула мне руку. Я ухватился за ее пальцы. Сара рывком подняла меня с пола. Прикосновение ее холодного обручального кольца к моей ладони было похоже на слабый разряд электрического тока.
Сара отпустила мою руку и, оглянувшись через плечо, покосилась на коридор, ведущий к мужскому туалету. Коридор был пуст. Она снова посмотрела на меня, стараясь придать лицу строго-непроницаемое выражение, как будто я был фининспектором, явившимся сообщить, что колледж находится на грани банкротства.
— Итак, о чем ты хотел поговорить? Нет, погоди. — Она выхватила пачку сигарет «Мерит» из сумочки, предназначенной исключительно для официальных мероприятий. Эта симпатичная вещица, расшитая серебристым бисером, от которого слепило глаза, лет пятьдесят назад была подарена мистером Тодеско маме Сары и совершенно не соответствовала характеру обеих женщин. В сумочку с трудом помещались пачка сигарет и помада. Повседневная дамская сумка Сары Гаскелл скорее напоминала кожаный ящик для инструментов с двумя большими латунными замками, какие обычно вешают на дверях сарая, и была до отказа забита папками с документами, анкетами и учебниками, в наружном кармане позвякивала связка ключей, нанизанных на толстое металлическое кольцо, и тяжелых, как булава крестоносца. — Я знаю, что ты собираешься сказать, — заявила Сара.
— Нет, не знаешь. — Прежде чем Сара успела зажечь сигарету, мне показалось, что я уловил витающий в воздухе сладковатый аромат горелых листьев. Ага, подумал я, наверное, те ребята, из вестибюля… Запах был ужасно приятным. — Послушай, я…
— Ты любишь Эмили. — Сара чиркнула спичкой и уставилась на огонек. — Да, конечно, я знаю. И ты должен остаться с ней. Вполне разумный выбор.
— Боюсь, в данной ситуации речь не идет о выборе. Эмили
— Она вернется. — Сара смотрела на догорающую спичку. — Ой! — Огонек лизнул ей пальцы. — Поэтому я и собираюсь… то есть не собираюсь оставлять ребенка.
