шагов и грохнулся на четвереньки. Кусок грязной газеты, подхваченный порывом ветра, налетел на поверженного противника и на мгновение закрыл ему лицо, потом отлепился от головы Бугера и помчался дальше.
— Ты ударил меня тубой, — сказал Бугер, с удивлением и обидой поглядывая на меня снизу вверх.
— Да, извини, приятель, так уж получилось.
Ветер принес еще один клочок бумаги, и на этот раз он прилип к моей щеке. Я отодрал белый листок и обнаружил, что держу в руках знакомый текст — отрывок из пятидесятой главы, в которой рассказывалось о бесславном закате медицинской карьеры Каллодена Вандера — главного мерзавца и дряхлого патриарха никчемного клана Вандеров. Я посмотрел на удаляющийся автомобиль и наконец понял: Крабтри ехал так медленно вовсе не потому, что ждал меня, просто ему было трудно сражаться с дверцей, пытаясь закрыть ее, и при этом вести машину, а также ловить разлетающиеся страницы, чтобы не позволить ветру окончательно уничтожить мой роман. «Вундеркинды» носились в воздухе. Я увидел, что мусорный смерч, кружившийся над парковкой, по большей части состоял из страниц моей книги. Они густыми снежными хлопьями сыпались на Бугера, скользили по асфальту и, точно ласковые котята, терлись о мои ноги.
— О боже! Стой! — заорал я. — Крабтри, останови машину.
Терри остановился и выскочил из машины. Мы вместе стали ловить порхающие в воздухе страницы, надеясь спасти то, что еще можно спасти. Мы хватали их на лету и сгребали с земли, как опавшие осенние листья.
— Извини, — сказал запыхавшийся Крабтри. Он неловко подпрыгнул и попытался ухватить пролетающий над головой листок, но промахнулся, листок взмыл вверх и уплыл в серое апрельское небо. — Извини, я не заметил.
— Сколько страниц ты потерял?
— Не очень много.
Я посмотрел на бумажную вьюгу.
— Считаешь, не много?
У нас за спиной раздался тихий хлопок. Мы обернулись. Уолкер стоял на одном колене возле зеленого мусорного бака, сжимая подрагивающими руками свой гигантский пистолет.
— Ч-черт! — прошипел Бугер, прижимая ладонь к красному пятну, которое вдруг начало расползаться у него на левом предплечье.
— О господи! — Крабтри схватил меня за запястье и поволок к машине. — Пора сматываться.
Я закинул жакет и тубу на заднее сиденье и плюхнулся рядом с Крабтри. Мы рванули прочь, оставив мой роман на парковке возле магазина спортивных товаров неизвестного мистера Кравника. Из-под колес «рено» взметнулся белый бумажный вихрь, словно морская пена за кормой быстроходного катера.
Задыхаясь от восторга, Крабтри тут же стал вспоминать подробности нашей столь успешно завершившейся операции. Он с дотошностью часовщика, ловко орудующего крохотным пинцетом, излагал мельчайшие детали событий, которые произошли за последние двадцать минут, и с пафосом пожарного, неторопливо раскатывающего брезентовый шланг, превращал банальный сюжет в героическую эпопею.
— Ты видел татуировку на руке у Бугера? Ужас, червонный туз, но сердце, представляешь, сердце было черным! А когда он бросился на меня… о боже, я почувствовал его дыхание. От него пахло фруктовым йогуртом! Клянусь, Трипп, фруктовым йогуртом. Я думал, он хочет поцеловать меня. О господи, кошмарный парень! Они оба жуткие типы. А как тебе его пушка! По-моему, девятый калибр, да? А когда он начал палить… черт, пули так и свистели, как будто на меня набросился целый рой диких пчел.
Крабтри сочинял очередную главу для воображаемой автобиографии, под названием: «Как в меня стреляли». Пока мы неслись по городу, он старательно заучивал текст. Крабтри был счастлив, что у него появилась возможность добавить новый эпизод к уже имеющейся в его арсенале истории. История произошла одиннадцать лет назад. Я также принимал в ней посильное участие. Крабтри очень хотелось угодить своему новому любовнику, художнику по имени Стэнли Филд. Чтобы потешить юношу, нам нужно было тайком пробраться в дом одного крупного коллекционера. В свое время коллекционер пообещал показать Стэнли какую-то потрясающую картину, однако они поссорились, и подлый коллекционер не сдержал обещания. Как и все наши грандиозные предприятия, которые в теории имели благородную цель, а на практике оказывались идиотскими затеями, посещение художественной галереи также не стало исключением, поскольку Стэнли забыл упомянуть, что любитель живописи был еще и крупным мафиози. Так что его коллекция, а заодно и вся территория поместья, охранялась до зубов вооруженными людьми, чье умение метко стрелять, к счастью, оставляло желать лучшего. От этого маленького эпизода с пулеметной стрельбой и двумя сбитыми сосновыми шишками, одна из которых упала мне на голову, Крабтри плавно перешел к воспоминаниям о двух других выстрелах, прозвучавших полгода спустя. Он разругался с художником, и разъяренный Стэнли выпустил в него две пули, одна из которых угодила Крабтри в левую ягодицу.
— Хаос! — Крабтри опустил стекло и вдохнул полной грудью, как будто за окном пахло свежескошенной травой или соленым океанским ветром. — Полный бардак!
— Полнее не бывает, — согласился я, глядя на лежащие у меня на коленях жалкие останки «Вундеркиндов». Мне следовало бы, задыхаясь от восторга, приветствовать ворвавшийся в мою жизнь долгожданный хаос, который был противоположностью смерти, и добавить несколько строк в нашу общую летопись, сказав, что от Вернона Хардэппла несло чесноком и пивом. С того самого дня, когда я лет двадцать назад попал под очарование прозы Джека Керуака с его опасным благодушием, импрессионистской рассеянностью и романтикой бродяжничества, я всегда считал, а в глубине сердца искренне верил, что отчаянные эскапады, вроде спасения Джеймса Лира, заточенного в сыром подземелье, или поисков пропавшего жакета, очень полезны: они расширяют писательский кругозор, служат хорошей темой для разговора, а также развивают ум и закаляют душу. Я должен был с распростертыми объятиями встретить обрушившийся на меня Хаос, как человек, почувствовавший живительный ток крови в онемевших конечностях.
Вместо этого я пытался понять, как могло такое случиться, и оценить размер ущерба, нанесенного моим «Вундеркиндам». Как выяснилось, Крабтри удалось спасти ровно семь страниц. С одной стороны на них красовался рифленый узор — следы от крабтрибовских мокасин, другая сторона, та, которая прижималась к асфальту, была похожа на рябую поверхность баскетбольного мяча; от страницы под номером 37 осталось чуть больше половины. Две тысячи шестьсот одиннадцать страниц — семь лет моей жизни! — остались на заднем дворе магазина спортивных товаров, вместе с изуродованным «фордом» и покойным мистером Гроссманом, вернее, тремя четвертями его полуразложившегося тела. Точно акционер, склонившийся над своими ценными бумагами, которые после крушения биржи превратились в груду макулатуры, я перебирал онемевшими пальцами замусоленные страницы, которые еще час назад считались моим главным сокровищем и надеждой на будущее. Это были разрозненные страницы, не имевшие между собой никакой связи, кроме двух эпизодов, где по странному совпадению речь шла о родимом пятне на правой ягодице Хелены Вандер, по форме пятно напоминало ее родной штат Индиана.
Я откинулся на спинку сиденья, положил затылок на подголовник и закрыл глаза.
— Семь страниц, — пробормотал я, — точнее, шесть с половиной.
— Не расстраивайся, — сказал Крабтри. — У тебя наверняка есть копии.
Я молчал.
— Трипп?
— У меня остались черновики, — я печально вздохнул, — и несколько более ранних вариантов.
— Отлично. Ты все сможешь восстановить.
— Конечно. Возможно, новый вариант получится лучше старого.
— Вот именно. — Крабтри энергично закивал головой. — То же самое сказал Карлейль, помнишь, когда он потерял чемодан.
— Это был Маколей.
— Или Хемингуэй, когда Хедли [43] потеряла все его рассказы.
