— Он так и не смог их восстановить.
— Неудачный пример, — сказал Крабтри. — Ну вот мы и приехали.
Мы свернули в буковую аллею, ведущую к Фаундер-Хилл, и въехали на территорию студенческого городка. Следуя моим указаниям, Крабтри подкатил к Арнинг-Холлу, где разместился факультет английской литературы. Мы припарковались на факультетской стоянке. Крабтри выбрал место, возле которого висела табличка с именем нашего диккенсоведа. Он деловито взглянул на часы и уверенным жестом пригладил свои длинные волосы. До начала торжественной церемонии закрытия Праздника Слова оставалось еще полчаса — у нашего иллюзиониста было целых тридцать минут, чтобы подготовить свой волшебный ящик с двойным дном и спрятать в рукаве нескольких кроликов, которых он в нужный момент выдернет за уши и продемонстрирует потрясенному Вальтеру Гаскеллу. Он подхватил лежащий на заднем сиденье черный атласный жакет — маленький ключик, которым Крабтри отопрет двери темницы Джеймса Лира, — затем выбрался из машины, застегнул пуговицы двубортного пиджака, одернул манжеты рубашки и слегка повел шеей. Крабтри закурил очередную ментоловую сигарету и выдохнул жиденькую струйку дыма.
— Хочешь пойти со мной?
— Не уверен.
Терри нагнулся и заглянул в машину. Он окинул меня быстрым взглядом, однако в нем не было ни удивления, ни тревоги. Крабтри смотрел на меня, как актер, который перед выходом на сцену проверяет, в порядке ли костюм его партнера. Он вытянул руку и указательным пальцем поправил очки у меня на переносице.
— Трипп, ты в порядке?
— В полном. Эй, Крабтри, скажи, если я не прав, но мне почему-то показалось, что ты не собираешься издавать мою книгу. Или я ошибаюсь?
— Ты ошибаешься. Послушай, Грэди, я не хочу, чтобы ты думал, что… — Он замолчал. Мне было больно смотреть, как он мучается, не в силах решить, о чем мне не следует думать. — Но, возможно… — Крабтри скосил глаз на лежащие у меня на коленях испачканные страницы, — возможно, это даже к лучшему. Не знаю, как объяснить… — Он снова запнулся.
— Что-то вроде знака свыше? Ты это имеешь в виду?
— Да, пожалуй.
— Сомневаюсь. Знаки свыше редко бывают настолько прямолинейными.
— Серьезно? Ну ладно, тебе виднее. — Он выпрямился и одернул лацканы пиджака. — Пожелай мне удачи.
— Удачи.
Он захлопнул дверцу. Я остался сидеть, уставившись в лобовое стекло.
— Значит, ты все еще хочешь быть моим редактором? — спросил я равнодушным и, как мне хотелось надеяться, ироничным голосом.
Крабтри заглянул в приоткрытое окно.
— Грэди, дай мне небольшую передышку. — В его голосе слышалось нетерпение. — А ты сам как думаешь?
— Думаю, что хочешь.
— Угадал.
— Будем считать, что я тебе поверил. — Я не верил ему.
— Будем считать. — Крабтри смотрел на меня сквозь приоткрытое окно. Он вдруг стал похож на того тощего нескладного юношу, с которым я познакомился двадцать лет назад. — Наверное, тебе действительно лучше остаться здесь.
— Наверное. — Мне стало невыносимо горько, но ничего другого я ответить не мог.
Донкихотство — понятие, лежащее в основе любой мужской дружбы, она существует до тех пор, пока друг сохраняет способность откликнуться на боевой призыв друга и, начистив дырявый шлем, взгромоздиться на старого осла, чтобы последовать за своим Дон Кихотом в поисках призрачной славы и сомнительных приключений. Ни разу за двадцать лет нашей дружбы я не отказывался следовать за Крабтри, я всегда был готов разделить с ним позор поражения и стать свидетелем его побед. Я очень хотел пойти вместе с ним. Но я боялся, и не только того, что мне придется рассказать Вальтеру Гаскеллу, какую роль я играл в убийстве Доктора Ди, а также объяснить, каким образом мне стала известна комбинация цифр его кодового замка. Я более-менее представлял, что и как надо сказать Вальтеру. Но если в результате всех разбирательств возникнет вопрос об исключении Джеймса Лира, то я бы предпочел, чтобы ответственность за это решение целиком и полностью лежала на ректоре. Я знал, что Сара тоже будет присутствовать на собрании, однако не имел ни малейшего понятия, что я мог бы сказать ей и тому маленькому головастику, который шевелится у нее в утробе. Я уставился на грязную страницу с замысловатым номером «765б» и сказал куда-то в воротник рубашки:
— Может быть, в следующий раз.
Терри кивнул, кашлянул в кулак, потом развернулся и зашагал к центральному подъезду Арнинг- Холла. Я остался наедине с тубой. В течение последних двух суток она с таким упорством следовала за мной по пятам, что я начал побаиваться моей навязчивой спутницы. Прислонившись лбом к стеклу, я наблюдал, как Крабтри легко взбежал по выщербленным гранитным ступеням крыльца и остановился перед входом. Он расправил жакет, взял его за плечи и осторожно встряхнул, словно это была скатерть, к которой прилипли хлебные крошки. Затем перекинул жакет через руку и исчез в дверях.
Случайно или нет, он оставил ключи в замке зажигания. Я включил радио. Приемник был настроен на радиостанцию Питсбурга. Местный журналист — его стиль мне никогда не нравился, но он считался большим специалистом в вопросах искусства, — беседовал с писателем К. о его жизни, работе, а также о страстях и соблазнах, одолевающих престарелого эльфа.
ИНТЕРВЬЮЕР: Итак, вы могли бы сказать, что ваши «Невыдуманные истории» стали для вас своего рода — я понимаю, термин звучит несколько высокопарно — катарсисом? Истории, в которых вы открываете — я употребляю данное слово в его первоначальном смысле: «открывать нечто скрытое» — перед взором потрясенного читателя те глубины, в которые погружается человек, возможно, отчасти похожий на вас, но, конечно же, не вы лично, поскольку мы говорим о вашем лирическом герое, — человек, рискнувший отправиться в это одинокое и, осмелюсь сказать, отчаянное путешествие. В данном случае я имею в виду сцену в прачечной, когда ваш герой ворует из сумочки пожилой леди упаковку антигистамина.
К.: О да (смущенный смех). Некоторые из этих штучек… кхе… препаратов действительно сносят крышу.
Я переключился на средние волны и, покрутив ручку настройки, остановился на жизнерадостной польке. Я несколько раз открыл и закрыл окно, слегка изменил угол наклона зеркала заднего вида, немного отодвинул сиденье, открыл, закрыл и снова открыл крышку бардачка. Ханна содержала его в идеальном порядке: аккуратная стопка дорожных карт, с помощью которых она два года назад добралась из Прово до Питсбурга, маленькая упаковка гигиенических тампонов, фонарик и плоская металлическая коробочка мини- сигар «Винтерманс». Коробка показалась мне знакомой.
Я взял коробку и поддел ногтем крышку. Внутри лежала россыпь тонких сигарет, свернутых умелой рукой. Ничего удивительного в моей находке не было — я сам свернул тринадцать симпатичных косячков и подарил их Ханне на день рождения. Дело было в октябре прошлого года, сейчас в коробочке осталось ровно двенадцать штук. Я вытащил одну сигарету и, поводив ею у себя перед носом, вдохнул теплый запах марихуаны и хорошего табака. Я постарался от души: сигареты Ханны были набиты отборной марихуаной, лучшей афганской травой, когда-либо пересекавшей границу Соединенных Штатов. Я вдавил зажигалку на приборной доске, откинулся на спинку кресла и стал ждать, когда сработает прикуриватель.
В зеркале заднего вида возник черный футляр с тубой, заметив мою спутницу, я вздрогнул и прикрыл глаза. Я вспомнил рассказ Августа Ван Зорна «Черная перчатка», это был один из его последних рассказов, написанных в жанре мистического триллера, вскоре Ван Зорн отказался от малых форм и переключился на длинные скучные анекдоты из сельской жизни. Главный герой рассказа, поэт-неудачник, совершивший какое-то преступление, — автор не уточнял, что конкретно натворил поэт, но читатель понимал: это было нечто ужасное, — постоянно находил женскую бальную перчатку. Куда бы он ни шел, перчатка
