связи с жидким супом содержавшегося внутри материала. Под обложкой — откуда сегодня идут струи неизбежно свойственного блошиному рынку запаха гнили и ностальгии — комикс 1939 года художественно и морфологически находился в куда более примитивном состоянии. Как бывает со всеми промежуточными художественными формами и упрощенными языками, в самом начале комикс прошел необходимый и в высшей степени плодотворный период генетической и грамматической неразберихи. Люди, которые большую часть своей жизни читали комиксы в газетах и журналах с дешевыми романами (многие из этих людей были крайне малоопытны с карандашом, кисточкой и жестокими временными рамками сдельной работы), силились заглянуть за строгие пространственные требования газетной полосы с одной стороны и откровенно перегретое многословие дешевого романа с другой.

С самого начала среди педагогов, психологов и широкой общественности существовала тенденция рассматривать комиксы, издаваемые отдельными книжками, просто как ухудшенных отпрысков комиксов на газетных полосах. Затем, в полном расцвете их давно увядшей славы, когда их читали президенты и носильщики пульмановских вагонов, комикс, в его природной жизненности и красоте, стали считать гордым американским кузеном бейсбола и джаза. Часть позора и чувства неловкости, навеки прилипшая к художественной форме комикса, объяснялась тем, как он поначалу страдал, даже в лучших своих проявлениях, по сравнению с вычурным великолепием Берна Хогарта, Алекса Реймонда, Хела Фостера и других королей набросков на газетной страничке юмора, с тонким юмором и взрослой иронией «Малыша Галиафа», «Мартовского Катта», «Монаха и Мозоля», с равномерным, ритмизованным повествованием Гулда, Грея и «Бензиновой аллеи» или с головокружительным, непревзойденным взаимодействием изложения вербального и визуального в работах Милтона Каниффа.

Поначалу и до самого последнего времени в 1939 году отдельные книжки комиксов были по сути всего-навсего перепечатками дайджестов наиболее популярных полос, глубоко укорененными в газетных страницах и втиснутыми, не без применения насилия и действия ножницами, промеж пары дешевых глянцевых обложек. Полосы, отмеренные шагом панели три на четыре заодно с пятничными романами с продолжением и понедельничными резюме, страдали в более просторном формате отдельной книжки, а то, что на ежедневной основе выглядело величественным, восхитительным или уморительным, казалось сбивчивым, повторяющимся, статичным и излишне затянутым на страницах, к примеру, книжки «Большие забавы» (1937), первого комикса, купленного в своей жизни Сэмми Клейманом. Отчасти по этой причине, но также желая избежать выплат установившимся синдикатам за права перепечатки, ранние издатели комиксов стали экспериментировать с оригинальным содержанием, нанимая художника или целые компании художников, чтобы те создавали собственных персонажей и делали собственные полосы. Эти художники, пусть даже опытные, не были ни удачливыми, ни талантливыми; если же у них имелся талант, им недоставало опыта. Последнюю категорию обычно составляли эмигранты или дети эмигрантов — а еще деревенские парнишки прямиком с междугородного автобуса. У этих ребят были мечты, но, учитывая их фамилии и полное отсутствие нужных связей, никакой надежды на успех в помпезном мире обложек «Сатердей ивнинг пост» и рекламных плакатов электрических лампочек «мазда». Следует, правда, отметить, что многие из них даже не могли выдать более-менее реалистичного рисунка того самого общепризнанно сложного телесного отростка, которым они надеялись заработать себе на жизнь.

Упадок качества, что последовал за революцией оригинального содержания, стал немедленным и стремительным. Линии делались все более неуверенными, позы неловкими, композиции статичными, фона уже вовсе не существовало. Ноги, пресловуто сложные для рисования во всей своей реалистичной глубине, едва ли не совсем исчезли с панелей, а носы теперь ограничивались простейшими вариациями на тему римской пятерки. Кони скорее напоминали собак с порой бочковидными, порой веретенообразными телами, а автомобили усердно штриховались линиями, указывающими на безумную скорость, чтобы замаскировать тот факт, что им недостает дверец; кроме того, все они никогда не рисовались в согласии с масштабом и выглядели совершенно одинаково. Прелестные дамы, как обязательная стрела в колчане каждого малолетнего карикатуриста, смотрелись еще сносно, зато мужчины склонны были красоваться в костюмах без единой морщинки, скроенных, судя по всему, из жести для дымоходов, а также в шляпах, на вид потяжелее автомобилей. Нездорово-развязные, с квадратными подбородками, они то и дело раздавали друг другу тумаки по торчащим галочками носам. Цирковые силачи, гигантские слуги-индусы, а также снабженные набедренными повязками повелители джунглей неизменно щеголяли роскошной мускулатурой, бицепсами, квадрацепсами и прочими фигацепсами, а животы у них были как штук пятнадцать бильярдных шаров в одной связке. Локти и колени здоровил гнулись под немыслимыми углами, для которых требовалось как минимум два сустава. Цвет в лучшем случае был мрачным, а в худшем его там вообще не существовало. Порой все ограничивалось лишь двумя оттенками красного или двумя синего. Но больше всего комиксы страдали не от явного недостатка элементарного умения рисовать — ибо в них также присутствовала немалая жизненная энергия заодно с коллективным, порожденным Великой Депрессией стремлением к самосовершенствованию, да и порой здесь все-таки попадался вполне компетентный карандаш талантливого неудачника. Нет, больше всего комиксы страдали от снятых через скверную копирку копий. Все получалось версией, порой едва ли вообще измененной, какого-то газетного комикса или героическим перепевом дешевого романа. «Зеленый Шершень» из «Радио» наплодил солидный выводок ос, пчел и жуков разных цветов; сама Тень попала в тень облаченных в костюмы и фетровые шляпы, а также обученных тибетскими ламами бдительных стражей; каждая злодейка была плохо замаскированной Драконшей. Соответственно комикс, изданный отдельной книжкой, почти сразу же после своего изобретения начал чахнуть, испытывая острый недостаток целенаправленности или каких-то особых достоинств. В этих книжках не было ничего такого, чего нельзя было бы сделать лучше, дешевле или где-то еще (на радио, между прочим, все то же предоставлялось бесплатно).

А затем, в июне 1938 года, появился «Супермен». Его отправила по почте в контору «Нэшнл Периодик Пабликейшнз» пара еврейских мальчиков из Кливленда, которые наделили главного героя силой сотни мужчин, происхождением из далеких миров и полной мерой своей очкасто-подростковой надежды и бесшабашности. Художник, Джо Шустер, технически едва ли компетентный, тем не менее сразу же понял, что большая прямоугольная страница изданного отдельной книжкой комикса предлагает такие возможности для разметки и композиции, которые в газетах были по большей части недоступны. Шустер объединил три вертикальных панели в одну, чтобы показать всю параболическую изюминку одного из патентованных прыжков Супермена с небоскреба (в этой точке своей карьеры летать Человек из Стали еще толком не умел). Он также выбирал углы и расставлял фигуры с определенным кинематографическим чутьем. Автор текста, Джером Зигель, посредством раскаленной интенсивности своей фанатичной любви к дешевым романам и их предшественникам, а также всеобъемлющего их знания, изготовил магический сплав из нескольких более ранних персоналией и архетипов от Самсона до Дока Саваджа, сплав с уникальными свойствами твердости, ковкости и блеска. Хотя первоначально его восприняли как газетного героя. Супермен родился именно на страницах комикса, где он затем буйным цветом расцвел. После этих чудесных родов художественная форма начала наконец выходить их своей переходной хандры, а также внятно высказывать свою цель на рынке десятицентовых мечтаний, а именно: выразить страстное стремление к власти и кричащий портняжный вкус расы лишенных всякой власти людей, не имеющих даже толком во что одеться. Комиксы были «детским товаром», и они поступили на рынок как раз в тот самый момент, когда дети Америки после десяти лет страшных невзгод временами начали находить у себя в карманах лишние десятицентовики.

— Вот тебе комикс, — сказал Сэмми.

— Большие деньги, говоришь? — отозвался Джо. Похоже, его теперь мучили еще большие сомнения, чем все утро.

— Пятьдесят долларов в неделю. А может, и больше.

— Пятьдесят долларов! — произнесла Этель своим обычным недоверчивым тоном, приправленным, как показалось Сэмми, толикой неуверенности, как будто сама очевидная возмутительность подобного заявления могла служить гарантией его правдивости.

— По меньшей мере сорок.

Этель сложила руки на груди, встала у двери, пожевывая нижнюю губу. Затем кивнула.

— Я найду тебе галстук получше, — сказала она и вернулась обратно в квартиру.

— Послушай, Сэм Клей, — прошептал Джо, доставая аккуратный пакетик из бумажной салфетки, куда он припрятал свой несъеденный завтрак. Затем он с улыбкой поднял пакетик. — Куда бы мне это

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату