— Нет нужды стращать все здание, — добавил он затем и взглянул на часы. — По крайней мере, на данный момент.
Спешно подошел капитан Харли. Высокий, широкоплечий ирландец с рассеченным левым глазом, он казался сжатым в кулак вокруг этой бело-голубой безделушки у себя на лице.
— Прошу прощения, комендант, но вам здесь быть не следует, — сказал Харли, обращая злобный правый глаз на Лава. — Я отдал приказ очистить этаж. При всем моем уважении это касается и вашего гостя.
— Так нашли вы бомбу или нет? — спросил Смит.
Харли покачал головой.
— Люди все еще там шарят.
— А со всем этим народом что вы намерены делать? — спросил Смит, наблюдая за последними ходоками, которых гуртом выгоняли в лестничный колодец. Среди них выделялся очкастый молодой человек мрачного вида, зачем-то закутанный минимум в пять-шесть слоев одежды.
— Мы отводим их вниз, в полицейский участок…
— Отправьте-ка лучше всех этих добрых людей в «Недикс». И проставьте им за мой счет апельсиновые коктейли. Ни к чему, чтобы они толпились на тротуаре и черт знает о чем там болтали. — Смит понизил голос до заговорщического шепота, даже в таких обстоятельствах не лишенного определенной приятности. — Нет, — продолжил он. — Даже не так. Вот что я вам скажу. Пусть один из ваших парней проводит их в «Кинс», ага? Скажите Джонни или кто там сегодня, чтобы он проставил им славную выпивку за счет Эла Смита.
Харли молча просигналил одному из своих людей, отправляя его следом за эвакуируемыми.
— Если не найдете эту ерундовину за… — Смит опять сверился с часами, — за десять минут, очищайте также двадцать третий, двадцать четвертый, двадцать шестой и двадцать седьмой. Пошлите их всех в… Гм, не знаю куда. В «Стауфферс» или еще куда-нибудь. Понятно?
— Ток точно, комендант. Сказать правду, я собирался ждать только пять минут, прежде чем эвакуировать другие этажи.
— Я верю в М'Нотона, — сказал Смит. — Пусть будет десять.
— Хорошо, ваша честь, теперь осталась только одна проблема, — продолжил капитан Харли, потирая мясистой ладонью сперва подбородок, затем всю нижнюю половину лица, где затем остался пятнистый румянец. Это был характерный жест большого и сильного мужчины, сражающегося с естественной потребностью порвать кого-то в мелкие клочья. — Я как раз этим занимался, когда услышал, что вы спускаетесь.
— В чем дело?
— Один из них не хочет выходить.
— Не хочет выходить?
— Некий мистер Джо Кавалер. Приезжий парнишка. На вид не старше двадцати.
— А почему этот малый не выходит? — поинтересовался Эл Смит. — Что с ним такое?
— Он говорит, у него слишком много работы.
Лав прыснул и тут же отвернулся, не желая оскорблять своим весельем полицейского или самого президента корпорации.
— А, черт, да будь он трижды… гм, в общем, выведите его, — процедил Смит. — Понравится ему это или нет.
— Я бы с удовольствием, ваша честь. Но к несчастью… — Харли осекся и еще немного потерзал свою физиономию здоровенной ладонью. — Мистер Кавалер сумел приковать себя наручниками к чертежному столу. Свою лодыжку, если точнее.
На сей раз мистер Лав ухитрился замаскировать свой смех приступом кашля.
— Что? — Смит ненадолго закрыл глаза, затем снова открыл. — Как он, черт побери, сумел это проделать? Откуда он эти наручники взял?
Тут Харли густо покраснел и пробормотал едва слышный ответ.
— Что? Не слышу? — рявкнул Смит.
— Это мои наручники, ваша честь, — признался Харли. — И, сказать правду, я вообще-то не очень понимаю, как он ими завладел.
К этому моменту приступ кашля у Лава стал уже совершенно неподдельным. Заядлый курильщик типа «три пачки в день», он уже довел свои легкие до жуткого состояния. И, дабы предотвратить публичную неловкость, смеяться старался как можно меньше.
— Понятно, — сказал Смит. — Что ж, капитан, пусть тогда пара ваших самых больших и крепких парней вынесет заодно и трижды проклятый стол.
— Он это самое, ваша честь… в общем, он туда встроен. Привинчен к стене.
Харли дал знак паре своих самых крепких сотрудников.
— Нет, погодите минутку, — сказал Смит, в очередной раз сверяясь с часами. Затем он сдвинул свой котелок на затылок, отчего стал выглядеть сразу и моложе, и свирепее. — Дайте-ка я с этим молокососом парой словечек перекинусь. Как там, говорите, его фамилия?
— Кавалер, ваша честь. Только я не вижу для вас никакого смысла…
— Я уже одиннадцать лет президент этого здания, капитан Харли. И за все эти годы я ни разу не посылал вас или ваших людей хоть пальцем тронуть кого-нибудь из жильцов. Здесь вам не какая-нибудь ночлежка в Бауэри. — Смит направился к двери «Эмпайр Комикс». — Надеюсь, мы можем посвятить одну минуту голосу разума, прежде чем всыплем этому самому мистеру Кавалеру по первое число.
— Ничего, если я пойду с вами? — спросил Лав. Он уже восстановился от своего приступа восторга, однако в его носовом платке теперь содержалось очевидное свидетельство какой-то бурой гадости у него внутри.
— Извини, Джим, но я не могу тебе этого позволить, — сказал Смит. — Это было бы безответственно.
— Ты можешь потерять жену и детей. Эл. А я — только деньги.
Смит посмотрел на старого друга. Перед тем, как Чапин Браун вбежал и перебил их сообщением об угрозе бомбы, они обсуждали вовсе не постройку моста через Гудзон, проект, который, как вскоре выяснилось, в связи с внезапным отходом Лава от общественной жизни так или иначе опять кончился ничем, а скорее твердые и часто во всеуслышанье оглашаемые взгляды текстильного магната на войну, которую Британия проигрывала в Европе. Преданный единомышленник Уилки, Джеймс Лав входил в число тех немногих крупных промышленников Соединенных Штатов, которые активно протестовали за вступление Америки в войну едва ли не с самого ее начала. Пусть даже сына и внука миллионеров. Лава, совсем как президента США, всю жизнь тревожили капризные либеральные побуждения, которые хотя и несколько судорожным, но все же вполне естественным образом (в конце концов, на его заводы брали как просто рабочих, так и членов профсоюза) сделали магната убежденным антифашистом. В его взгляды также несомненно внесло свой вклад напоминание, передававшееся в семье Лавов от миллионера к миллионеру, о колоссальном и длительном процветании, которое во время Гражданской войны принесли «Онеонта Вуленс» государственные контракты. Все это знал и более-менее понимал Эл Смит. Так он пришел к мысли о том, что игра со смертью в лапах американских фашистов содержала в себе определенную привлекательность для человека, который уже без малого два года тем или иным способом пытался ввязаться в войну. С другой стороны, этот человек году в 36–37-м потерял от рака свою жену, знаменитую красавицу: с тех пор до ушей Смита доходили смутные слухи о распутном поведении Лава, вполне возможно предполагавшем, что в той трагедии он потерял точку опоры или по крайней мере страх смерти. Чего Смит не знал, так это того, что единственный настоящий друг всей жизни Джеймса Лава стал одним из первых погибших (от «внутренних повреждений») в Дахау вскоре после открытия этого концлагеря в 1933 году. [4] Смит ни на секунду не подозревал и даже никогда бы не вообразил, что враждебность Джеймса Лава к немецким фашистам и их американским сторонникам была в самой своей основе делом глубоко личным. И теперь в глазах промышленника читался пыл столь горячий, что Смит был им одновременно и встревожен, и тронут.
