лестничного колодца были увешаны сотнями обрамленных фотографий Дылды Муму, аккуратно подогнанных друг к другу, точно черепички, и в результате они покрывали каждый дюйм доступной поверхности. На всех снимках, насколько из торопливого осмотра смог понять Джо, на лице у Муму было одно и то же идиотичное выражение; он словно бы отчаянно старался не пукнуть. Если там и было какое-то существенное различие (не считая, естественно, того, что порождалось более умелой телепатической фокусировкой окуляра некоторыми из фотографов), то Джо его в упор не видел. Пока они пробирались наверх во все сгущающемся мраке, Джо руководствовался исключительно светом, пролитым ладонью Розы на его запястье, слабым, но постоянным электрическим током, идущим сквозь проводящую среду их пота. Ковыляя как пьяный, Джо смеялся, а Роза все торопила его вперед. Он смутно сознавал о боли в ладони, но не обращал на нее внимания. Когда они повернули на площадку верхнего этажа, прядь Розиных волос попала Джо в уголок рта, и он на мгновение ее прикусил.
Роза завела его в маленькую комнатушку в середине дома, странно загибавшуюся в том месте, где она подходила к центральной башне. В добавление к белой железной кровати, крошечной, девчоночьей, небольшому платяному шкафчику и тумбочке хозяйка запрудила комнатку мольбертом, фотоувеличителем, двумя книжными полками, чертежным столом и несметным множеством всевозможных предметов, сваленных в кучи, притиснутых друг к другу и разбросанных повсюду с замечательным старанием и энергией.
— Это твоя
На сей раз Роза сподобилась лишь на небольшой румянец по краешкам ушей.
— Также спальня, — уточнила она. — Но я не собиралась просить тебя еще и
В устроенном Розой беспорядке безошибочно виделось что-то ликующее. Спальня-студия была одновременно холстом, журналом, музеем и мусорной кучей ее жизни. Роза не «декорировала» комнатку; она просто ее насытила. К примеру, тем утром, где-то в четыре часа, наполовину выпутавшись из назойливого тюля сна, Роза потянулась за изжеванным огрызком «тикондероги», который именно для этой цели держала рядом с кроватью. Когда же она сразу после рассвета проснулась, то обнаружила у себя в левой ладони клочок бумаги с нацарапанной на нем загадочной надписью «лампедуза». Розе пришлось бежать к полному словарю на одинокой кафедре в библиотеке, где она выяснила, что это название небольшого острова в Средиземном море, между Мальтой и Тунисом. Затем она вернулась в свою комнату, взяла большую кнопку с эмалированной красной шляпкой из коробки «Эль Продукто», которую она держала на своем в высшей степени «замусоренном» столе, и приколола клочок бумаги к восточной стене комнаты, где он наложился на вырванную из журнала «Лайф» фотографию очаровательного старшего сына посла Джозефа Кеннеди, порядком взъерошенного и в кардигане «Чоат». Клочок также присоединился к репродукции портрета Артюра Рембо в возрасте семнадцати лет — мечтательный вид, подбородок на ладони; к полному тексту единственной Розиной пьесы, одноактной, написанной под влиянием Джарри и названной «Дядя-гомункул»; к иллюстрациям, вырезанным из художественных альбомов, — фрагменту из Босха, где изображалась женщина, которую преследует одушевленный сельдерей, «Мадонне» Эдварда Мунка, нескольким картинам Пикассо «голубого» периода, а также «Космической флоре» Клее; к карте Атлантиды, составленной Игнатиусом Доннелли и калькированной Розой; к гротескно-яркой многоцветной фотографии четырех радостных полосок бекона, также любезности журнала «Лайф»; к покалеченной дохлой саранче, передние лапки которой замерли в положении униженной мольбы; равно как и к примерно трем сотням других клочков бумаги, составляющим таинственный словарь ее снов, куда помимо слов вполне реальных, таких как «колобус», «раскордаж» и «гордень», входили и полностью вымышленные, такие как «любен», «пентрис» и «салактор». Носки, блузки, юбки и трико были разбросаны среди шатающихся книжных кип и стопок альбомов с фотографиями. Пол усеивали измазанные краской тряпки и хромо- хаотичные картонные палитры, по четыре слоя холстов стояло у стен. Роза уже успела раскрыть сюрреалистичный потенциал продуктов, к которым она испытывала довольно сложные чувства, и повсюду лежали портреты стеблей брокколи, капустных кочанов, мандаринов, зелени реп, грибов, свекл — большое, нетрезво-красочное табло, напомнившее Джо что-то из Робера Делоне.
Как только они вошли в комнату, Роза тут же направилась к фонографу и включила его. Едва игла попала в желобок, как царапины на диске затрещали точно догорающее полено. А затем воздух наполнился праздничным зудением скрипок.
— Шуберт, — покачиваясь на пятках, опознал Джо. — «Форель».
— Моя любимая вещь, — сказала Роза.
— Моя тоже.
— Осторожно.
Что-то шлепнулось ему в лицо — что-то живое и мягкое. Джо взмахнул рукой и прихватил небольшого черного мотылька. По брюшку мотылька шли поперечные полоски цвета электрик. Джо аж передернулся.
— Мотыльки, — сказала Роза.
— Они тут еще есть?
Роза кивнула и указала на кровать.
Только теперь Джо заметил, что в комнате было полно мотыльков — в основном маленьких, бурых и неприметных. Они рассеивались по одеялу узкой кровати, крапинками сидели на стенах, спали в складках портьер.
— Просто досада, — сказала Роза. — Они по всему верхнему этажу. И никто толком не знает, откуда они взялись. Сядь.
Джо нашел свободное от мотыльков место на кровати и сел.
— Очевидно, мотыльки были и по всему прежнему дому, — продолжила Роза, присаживаясь на корточки перед Джо. — И по тому, что был до того. В том доме произошло убийство. А что у тебя с пальцем?
— Болит. Повредил, когда отвинчивал гайку.
— Похоже, ты его вывихнул.
Правый указательный палец Джо до странности жалостным крючком торчал в сторону.
— Дай мне руку. Давай-давай, все будет хорошо. Я училась на медсестру. И чуть было ею не стала.
Джо дал ей руку, ощущая тонкий и прочный стержень неколебимой уверенности, составлявший арматуру ее вилледжского стиля с претензией на художественность. Роза снова и снова переворачивала его ладонь, нежно прощупывая кончиками пальцев кожу и суставы.
— Не больно?
— Вообще-то нет. — Теперь, когда Джо ее осознал, боль была чертовски острой.
— Я могу его вправить.
— А ты правда медсестра? Мне казалось, ты в журнале «Лайф» работаешь.
Роза покачала головой.
— Нет, на самом деле я не медсестра, — торопливо ответила она, словно проскакивая мимо какого-то инцидента или эмоции, которую она предпочитала держать при себе. — Просто… просто я этого добивалась. — Девушка испустила многозначительный вздох, как будто уже устала об этом рассказывать. — Я хотела стать медсестрой в Испании. Ну, ты знаешь. На войне. Я записалась в добровольцы. Мне даже определили место в одной мадридской больнице… эй, погоди. — Она отпустила его руку. — Откуда ты знаешь?..
— Я видел твою визитную карточку.
— Мою… ах, конечно. — Джо был вознагражден новым приливом полномасштабного румянца. — Да, очень скверная привычка, — продолжила Роза, вдруг снова обретая свой мощный сценический голос, хотя, не считая Джо, слушать ее представление было некому, — оставлять свои вещи в мужских спальнях.
Но Джо, согласно выражению Сэмми, на это не купился. Он мог бы поклясться не только в том, что, оставив свою сумку в комнате Джерри Гловски, Роза Люксембург Сакс испытала унижение, но и в том, что в ее привычки даже близко не входили регулярные визиты в мужские спальни.
— Будет больно, — предупредила она.
— Очень?
