Литвинов поднялся на сцену, встреченный громом оваций. Максим Максимович понимает, что это приветствуют героических солдат генерала Жукова, стремительным контрнаступлением отбросивших немцев от стен Москвы. Он с ними. В наступающей цепи бойцов. Он снова в строю.
Литвинов подошел к микрофону. Он давно не выступал перед аудиторией. Когда это было последний раз, кажется в Женеве? С тех пор прошло несколько лет. Начал говорить. По-английски. Без записок. Слова лились свободно, складывались в четкие фразы:
– Моя родина – Советский Союз ведет смертельную схватку с фашистскими ордами.
Говорил о страданиях Смоленщины и Украины, о горящих белорусских селах, о голодных замученных детях, обесчещенных девушках, о солдатах, бросающихся под немецкие танки.
В огромном зале было очень тихо. Потом кто-то не выдержал, разрыдался. Женщина из первого ряда подбежала к сцене, сорвала с шеи бриллиантовое колье, бросила Литвинову под ноги. За ней другая, третья срывали с себя кольца, браслеты. Сцену обступили люди. В президиум полетели чеки, один, другой, сотни. Задыхающийся человек крикнул, размахивая бумажкой: «Мой вклад!» Передал чек на пятнадцать тысяч долларов. Гора чеков росла. Девушки из почетной охраны передавали их в президиум. Гигантский Медисон-Сквер-гарден грохотал, плакал, кричал, неистовствовал.
Литвинов спокойно смотрел в зал, потом сказал:
– Господа, нужен второй фронт!
Литвинов приехал в Соединенные Штаты в необычайно трудное для Советского Союза время. Шел пятый месяц Великой Отечественной войны. Страна выдержала первый удар врага ценой тяжелых потерь в живой силе и технике.
На Западе многие были убеждены, что с СССР будет покончено в очень короткий срок. На следующий день после вторжения вермахта в Советский Союз военный министр Соединенных Штатов Стимсон представил Рузвельту доклад, в котором писал: «За последние тридцать часов я почти все время размышлял о германо-русской войне и о ее влиянии на нашу политику в ближайшее время. Чтобы прояснить свои собственные взгляды, я провел сегодняшний день в совещании с начальником штаба и с сотрудниками отдела военного планирования объединенного штаба. Я рад сообщить, что нашел значительное единодушие относительно основ политики, которую, по их мнению, нам следует проводить…
1. Германия будет основательно занята минимум месяц, а максимально, возможно, три месяца задачей разгрома России…»
Биограф Рузвельта Роберт Шервуд, приведший в своей книге докладную записку Стимсона, пишет, что изоляционисты ликовали. Они «получили возможность вовсю пропагандировать первоначальную установку нацистской партии, что Гитлер – единственный оплот против большевизма».
Через две недели Джозеф Дэвис, бывший посол США в Москве, констатировал, что «сопротивление русской армии более эффективно, чем все ожидали». Но эту точку зрения разделяли немногие. Оценка ситуации не очень-то изменилась и к концу 1941 года. В американских промышленных кругах многие были убеждены, что сопротивление Советского Союза будет сломлено, а поэтому нет никакого смысла посылать русским оружие. Оно все равно попадет к Гитлеру. Эта тема обсуждалась не только в среде военных специалистов, но и в политических салонах Вашингтона и Нью-Йорка, в правительственных сферах – в государственном департаменте и Белом доме, хотя лично Рузвельт и высказался за оказание помощи Советскому Союзу, но предпочитал придерживаться политики «поспешать медленно».
Ведущие американские газеты рассуждали: создалось парадоксальное положение, которое можно наблюдать только в романах Федора Достоевского. Германия воюет с Советской Россией. Япония напала на Соединенные Штаты. Но мы, вместо того чтобы склонить Советскую Россию объявить войну Японии, которая воюет против нас, объявляем войну Германии, которая против нас не воюет.
Отсюда следовал вывод: Советская Россия должна начать войну против Японии, в противном случае Соединенные Штаты не должны ударить палец о палец для оказания помощи России. Пропаганда недругов Советского Союза, несомненно, влияла на обывателя, который не хотел, а подчас и не был способен заглянуть в суть проблемы, прозреть будущее, которое требовало совместных действий против гитлеровской Германии. И все же общественное мнение Соединенных Штатов было настроено дружески, многие организации выступали за оказание немедленной помощи СССР.
Разгром немецких армий под Москвой поколебал миф о непобедимости Германии и показал, что война из молниеносной превращается в затяжную, а это ведет к неминуемому поражению Германии. Япония не решилась вступить в войну против СССР, в оккупированных странах усилилось национально- освободительное движение. Победа под Москвой оказала огромное влияние на последующий ход второй мировой войны, в том числе и на политику западных держав.
1 января 1942 года в Вашингтоне Рузвельт, Черчилль, Литвинов и двадцать три посла других стран подписали Декларацию, которая содержала обязательство сотрудничать в военной и экономической областях и не заключать сепаратного мира или перемирия с врагами. Государства, подписавшие эту Декларацию, стали называться Объединенными Нациями.
Появление важного политического документа воодушевило демократические круги во всем мире. Но до открытия второго фронта было еще очень далеко.
Наблюдая весь пестрый калейдоскоп американской жизни, Литвинов убеждался, что и после нападения на Пёрл-Харбор американцы не почувствовали тягот войны. Были введены ограничения на бензин и мясные продукты. Теперь рядовой американец ездил на работу не всегда в своем автомобиле. Соседи сговаривались и по очереди развозили друг друга на работу. Так была решена транспортная проблема. Сокращение мясного рациона тоже не причинило больших неприятностей. Кроме того, без ограничения можно было купить рыбу и птицу. На другие продукты питания и товары вообще не было введено рационирования. Работали рестораны, кафе, многочисленные маленькие закусочные.
Литвинова раздражало то слишком пристальное внимание, которое он привлекал к себе, особенно в первое время. Неистовые и назойливые репортеры следили за каждым шагом советского дипломата. Газеты подробно рассказывали о его привычках, вкусах, чертах характера. Литвинов не хотел расставаться с толстовкой и сшил у портного два комплекта. В прессе сразу же появилось сообщение, что советский посол заказал две русские туники, были опубликованы снимки новых толстовок. Без внимания не осталась даже покупка подтяжек: читателям доложили, какие подтяжки и в каком магазине купил Литвинов. Такая реклама всячески поощрялась соответствующими торговыми фирмами.
Вот что писал Максим Максимович в письме дочери Татьяне в Москву: «Несмотря на войну, пресса все еще продолжает интересоваться каждым нашим шагом. Мама стала как-то прихрамывать из-за волдыря, и по телефону начали звонить, давать советы… Вследствие навязанной нам прививки оспы у мамы появилась здесь какая-то сыпь, а газеты раздули это в серьезную болезнь (сыпь уже исчезла). Странная страна и странные люди».
