из-за замедления процесса кровообращения. Николас склонился над ним, собираясь сделать ему искусственное дыхание «рот в рот», когда Монк с огромным усилием выдавил из себя слова.
– Документы… только Розе. Ты должен это сделать. Останови Стивена…
Николас услышал вой сирен пожарных машин.
– Держись, Монк!
– Для Розы…
Вдруг стекло окна над ними лопнуло, и Локвуд обхватил руками голову, чтобы защититься от летящих осколков. Когда он вновь взглянул на Монка, он увидел, что его глаза широко раскрыты и неподвижны.
Николас разжал пальцы Монка, крепко сжимающие папку. На мгновение он остановился, подумав, что это кощунство, – бросить мертвого человека.
«Для Розы…»
Николас взял папку под мышку и, пошатываясь, удалился.
Березовые поленья потрескивали в камине, их запах отлично дополнял яблочный аромат, издаваемый кальвадосом в высоком бокале. Было девять часов, и Стивен Толбот слушал по радио вечерние новости. Он пропускал международные сообщения мимо уха, но заострил свое внимание, когда диктор перешел к местным новостям.
Главной темой выпуска был пожар в Цюрихе, который уничтожил три верхних этажа здания на Банхофштрассе. В результате инцидента девять человек погибли, включая известного американского издателя Монка Мак-Куина и Абрахама Варбурга, директора Международной службы размещения беженцев, в помещениях которой и начался пожар. Как сообщили очевидцы происшедшего, они слышали взрыв, предшествующий пожару, и специалисты, ведущие расследование, предполагают возможность утечки газа.
Стивен поднял свой бокал в молчаливом приветствии. Лучше и не могло быть. Одним ударом было покончено с обоими, – с Мак-Куином и с вмешивающимся не в свои дела евреем Варбургом. Фон Клюге, который лично смонтировал взрывное устройство, гарантировал, что ни один клочок бумаги не уцелеет после взрыва. Это было головной болью Стивена. Он убедил Курта Эссенхаймера, что ни Мак-Куин, ни Варбург не клюнут на фальшивку. Для того чтобы зацепить банкира, требовались настоящие документы с подписью Стивена, и Мак-Куин впоследствии тоже должен был подержать их в своих руках.
Риск был огромен, но он оплатился с лихвой. По жизненно важным коммуникациям, которые опутали весь земной шар, продолжалось снабжение нацистской Германии сырьем, так необходимым для ведений военных действий. Полученные в результате этого деньги будут способствовать возвышению личной тайной карьеры Стивена Толбота.
«А теперь я могу вернуться домой». Стивен Толбот взял зеркало и проверил свое лицо; эту операцию он автоматически выполнял по сотне раз в день. Его кожа была красной, блестящей и лишенной растительности, как спелое яблоко сорта Макинтош. Морщины в уголках бровей делали его глаза чуть раскосыми. По обеим сторонам лица от щеки к нижней челюсти шли диагональные шрамы от хирургических разрезов, которые останутся навсегда. Он приподнял волосы над левым ухом и посмотрел на морщинистый багровый обрубок. Хоффман и его хирургическая команда сделали все, что могли. Им потребовалось пять лет, но они дали ему лицо. Но даже при самом тусклом освещении оно оставалось лицом, принадлежащим существу из детских кошмаров.
– Пришло время платить, – сказал Стивен громко. Он представил Кассандру и протянул руку, чтобы прикоснуться к боли, которую она должна была почувствовать в этот момент.
– Я отнял у тебя Монка, – сказал он мягко. – Теперь я заберу остальное.
50
Никто не встречал Николаса Локвуда, когда он сошел с борта самолета компании «Пан-Америкен» в Порт-Вашингтоне в Нью-Йорке в июньский полдень. Всем заинтересованным было известно, что в другой день он прибыть не мог.
Николас доехал поездом до Пенн-Стейшен и затем пошел пешком через Таймс-сквер. Он почувствовал себя чужестранцем, который бредет через сверкающую загадочную страну, наполненную яркими огнями, смехом и песнями. Улицы были запружены военнослужащими, но несмотря на обилие военной формы, чувствовалась атмосфера карнавала. Перед дверями кафе «Тутс Шорс» и «21» стояли очереди. Двери «Сторк-Клуба» и клуба «Ларус» были открыты даже до наступления сумерек. Из проигрывателей-автоматов вдоль Третьей авеню доносились звуки песни «Хвала Господу и получи патроны».
Николас брел через все это с изумлением. Он вспоминал изможденных испуганных беженцев, которых он видел на испанской границе, подозрительных, надменных чиновников в Виши, холодную, отвратительную аккуратность немецких пограничников, находящихся на расстоянии брошенного с швейцарской территории камня. А затем Цюрих… Цюрих, где он видел кровь и где сдержанный, мужественный человек погиб в настоящем аду, который Николас не смог предотвратить.
Николас пересек Сентрал-парк, где английские няни прогуливали вверенных им детей и убивали время за вязанием свитеров для солдат. Он посмотрел на сияющую бронзовую крышу Карлтон-Тауэрс и представил молодую женщину, которая жила там. Теперь жила одна. Его маленький саквояж неожиданно стал очень тяжелым. У него не было выбора. Он должен был увидеть Кассандру. После того как он прочитал документы, ради которых Монк пожертвовал своей жизнью, Николас не мог игнорировать обязательства, которые он принял на себя в момент смерти пожилого человека.
Она была такой же прекрасной, какой он запомнил ее, но ее лицо было более бледным и голубые глаза казались больше, оттененные белизной ее кожи. Глаза, наполненные печалью, подумал он. Когда она посмотрела на него, он почувствовал сдерживаемые вопросы и скрытые за ними обвинения.
– Пожалуйста, входите.
Она провела его через террасу, где, казалось, целую вечность назад они втроем завтракали.
– Когда вы узнали об этом? – спросил Николас. Кассандра посмотрела в глубь парка, где в ранних сумерках мерцали огни фонарей.
– На следующий день. Приехал Джимми Пирс, главный редактор у моего отца. В то мгновение, когда я увидела его, я все поняла.
