Велосипед в упаковке. Трехколесный. Рассчитал на перспективу. «Подростковый». Надувные шины. Подрастет, на двух колесах поедет. Только где? Коридор барака коротковат для езды. В однокомнатной квартире из комнаты в кухню?! Летом хорошо кататься по набережной каменистого мыса.
Из мебели в квартире диван да кресло-кровать для Ромки. Мебель имеется в продаже на складах «Военторга».
На кухне холодильника нет. Стол и электроплита. Вход в ванную из кухни. За глухой дверью.
Велосипед «стриг ослиными ушами» руля Ромкино кресло. Блистал никелированной поверхностью, солидно темнел зеленой рамой, благостно издавал запахи машинного масла. Зубчатые покрышки колес тянуло потрогать. Черные, остро пахнущие резиной и детством. Памятен первый велосипед. Мама откладывала с получки отца три месяца, прежде чем купили «ЗИМ». С «перспективой». В возрасте Ромки поехал впервые на взрослом велосипеде «под рамкой». Отец ездил на работу на этом велосипеде. На Мелькомбинат, где работал грузчиком. Постоянно ждал отца с работы и велосипед.
Плескаться в ванне расхотелось. Привез вино, какое распробовал с Пчелкиным в ресторане аэропорта. «Марочное». Колбаска, «тресковая печень» в банках, ветчина и сыр. В Арктике обычные продукты.
«Всё моё — со мной». Накрыл стол. Ждал. Волновался.
Последнее время в душе творилась некая неразбериха. Существовал некий притягательный центр. И этим духовным центром являлась Якутия. Из Арктики «материк» видится на другом конце света. В Заполярье притяжение этого духовного центра ощущалось слабо, благодаря удаленности. В Иркутске же власть этого притяжения оказалась сильна. Я как бы забыл там Эрику и постоянно тосковал по жене Наталье. Жил в ином «измерении». По иным часам и минутам от землян. Без настоящего и прошлого, как бы в одном дне. Не воспринимал за реальность потерю семьи. Верилось, на Индигирку вернусь…после сессии.
Эрику начал «ощущать», когда вырвался из внутренней орбиты этого центра духовного притяжения. В Магадане.
Не без удивления обнаружил, что «Дело», за которое взялся бесконечно. И Дело это, как неизлечимая тоска, жило во мне и тянуло из меня жизненные соки. Не падкий на вещи и деньги, вдруг обнаружил в себе эгоизм, какой не ожидал. Страдал, но делиться временем ни с кем уже не желалось. Эрику и Ромку этот эгоизм не касался. Приятно заботиться о женщине, которую чрезвычайно ценишь. Ценил и дорожил отношениями с Людмилой. Приятно заботиться о Ромке. Родным детям «отцовская любовь» не досталась. Нашла выход к мальчишке Ромке. Через женщину?!
Ромка от порога кинулся в распахнутые руки. В шубейке, лисья подростковая шапка. Глаз не видно. Стащил зубами варежку за кончик вязки, поддел козырек. Открылся рыжий чуб, выпуклые глазищи веселого тигренка. Он и походил на тигренка дальневосточного. Шумно сообщил, протягивая к моему лицу кулачок с оттопыренным пятым пальцем.
— Во! Дома мама не позволяла мне носить их в кулачке. Я их в садике сжимал! — обнял меня, а сам потянулся за плечо посмотреть в комнату: там стоял ушастый рулем «конек-горбунок».
— Куда понес снег. В валенках?! — остановила мать Ромку, кинувшегося к велосипеду.
— Разденься!
Стянула песцовую шапку, расслабилась станом под распахнутой дубленкой. Оперлась плечом на дверной косяк. Отдыхала после перенапряжения пуржистой улицы. Ходить в пургу приходится в наклон и на ощупь ногами и глазами. Пурга разыгралась порядком. Снега на одеждах принесли много. Эрика тоже залюбовалась велосипедом. Эрика радовалась за Ромку. На трех резиновых накачанных шинах, на блестящих никелем ободах — спицами к оси, велосипед и вправду смотрелся сказочным «коньком- горбунком». Наполнял каким-то особенным смыслом и светом пустоты углов комнаты.
Принял из ее рук сумку с покупками. Прошел к кухонному столу, сгрузил кошелем на стул. Стол занят ужином. Готовым. Отварить рожки осталось.
Заглянула на кухню. Не выдала удивления накрытому столу. Вернулся. Помог снять дубленку. Подставил ей стул. Стянул плотные в голяшке торбаза. Эрика скрылась за створкой шифоньера и стала переодеваться в домашний халат.
Ромка вкатился на велосипеде в кухню. Задиристо жал-отпускал пальчиком рычаг велосипедного звонка. Круглая крышка звонка сверкала серебром и тренькала от молоточка рычага на весь дом.
Из ванной Эрика вышла посвежевшая, прибранная прической.
«Молодая хозяйка». В общаге не посверкаешь голыми лытками, в тапочках на босую ногу. В халатике, под которым одни трусики. Общага. Холодно. Каждый прячется в ракушке условностей.
Понял, мне доверяют.
«Что могу?» — мучился. Тяга к Эрике не искупала губительной тоски по Якутии. За письменным столом обреталось равновесие и наслаждение от осмысленного труда.
Пропадала «благодать»?! Ощущал под собой грешную землю.
Усмехался:
«Зачем выдумывать? Эрика. Ромка. Грешная жизнь. Пиши».
После ужина Эрика стала укладывать Ромку. Привычный гулять в такое время в общежитии, мальчишка не стал противиться. Покружил на велосипеде в центре зала и уперся колесом в кресло, на котором спит.
Эрика привычно раскинула кресло в длину и застелила бельем. В ванной комнате упруго хлестала из крана струя воды. Набиралась ванная. Эрика убрала стол. Приготовился уходить в общежитие. Думалось о рукописях на рабочем столе в круге света от настольной лампы. Желалось, до ломоты в теле, покоя.
Одиночества. Рядом с «живым» Океаном. Его звериное дыхание не пугало, наполняло душу силой и особым смыслом. Заходить в общежитие, решил, не стану.
Ромка позвал. Он под одеялом.
— Нагнись, — попросил.
Приподнялся, охватил кольцом рук шею.
Зашептал на ухо:
— Живи у нас. Спи с мамой. Мы тебя ждали…
Такого «участия» к себе от Ромки не ожидал. Хмель от рюмки вина за ужином расслабил. Понимание нужности давило. Хотелось свободы. Мифом казалась далекая Индигирка, дети от женщины по имени Наталья. Очевидное и вероятное — зримое и осязаемое находится в этой теплой квартире…
В Иркутском Союзе писателей на «Степана Разина» прозаик Дмитрий Сергеев положительно оценил «сырые прозаические работы».
«Работать. Самообразование». Предлагало будущее.
Одинокая жизнь и полная отдача сил делу, за которое взялся. Не выбирал судьбу, она меня выбрала.
«Какое место в этой судьбе определено Эрике и Ромке?»
Не определился. Не знал. Известные схемы семейной жизни не подходили. Замуж Эрика не пойдет. Этого не требовалось. Жена Наталья хоть и миф, дочь Александра реальность, которую любил всем сердцем. Вся жизнь могла показаться выдумкой, только не дочь. Второго ребенка не видел и не знал. Рождение второго ребенка давило неизвестностью и ответственностью. Угнетала невозможность жить рядом с ними.
В родове отца взрослые любили детей. Внуков у деда много. Все выросли. Всем помощь оказана, совет да любовь дети знали. Кто окажет помощь моим детям? Наталья родителей не помнит. Выросла в интернате. Непримиримость к мнению других, в Наталье от «незнания семьи». От незнания примера отношений родителей, от незнания любви к братьям и сестрам. Жесткий «интернатский характер». Поссорившись, из вредности молчит неделями. Знал это, понимал, когда тянул в ЗАГС. Не желала. Без любви. Не любила. «Верила в хорошего человека». Говорил с ней о ее проблемах. Просила терпения, привычки. Терпел бы и дольше. Полярное сияние в сентябре на реке Иньяли освободило от этого терпения. Любовь осталась. И теперь мучила. Терпение требовалось теперь за письменным столом…
В зал пришла Эрика. Предложила помочь ей раскинуть створки дивана. Мужики тащили диван из общежития и с корнем вырвали шурупы, крепящие подвижную спинку.
