преобразования; с другой стороны, говорит за то (я не могу здесь этого показать), что человек есть морфологически окончательно фиксированное существо. Уже тот факт, что пространства возможной видовой эволюции сокращаются вместе с высотой и дифференцированностью организации (Вейсман), говорит против дальнейшей биологической эволюции человека. За время своей истории человек с точки зрения организации существенно не изменился. Расовая дифференциация есть, вероятно, уже следствие самодоместикации и культуры. Имманентное развитие специфически человеческого 'духа', а также 'интеллекта', который есть как у человека, так и у приматов, до такой степени глубоко и принципиально заменило морфологическое развитие его органов, что даже самая сильнейшая де-сублимация — даже столетия таковой — могла бы в лучшем случае сохранить его видовую организацию, но не придать сил для дальнейшей органологической эволюции.
Вера в орангологическое изменение человека через наследование функционально приобретенных свойств, каким его видел Г. Спенсер, считая это изменение параллельным духоному развитию, кажется мне заблуждением. Сегодняшний уровень наших исследований в области наследственности исключает такую веру. Наследование приобретенных 'способностей' в качестве определенных свойств, которое еще заслуживает внимания с научной точки зрения, может происходить не через прямую соматическую индукцию на уровне наследуемых свойств в зародышевой плазме, а только на уровне протоплазменной структуры, таким образом, куда более опосредованно и в течение куда больших промежутков времени, чем те, что принимает в расчет Спенсер. Кроме того, не только накопление созданных человеком творений, но и развитие самого духа, самих форм его деятельности у человека стало автономным и независимым от его телесной организации, а потому стало предметом познания 'наук о духе', независимых от биологии. Если, исходя из этого, Спенсер хочет доказать возрастание психической и социальной гармонии и рост априорного капитала человеческого разума и человеческих нравственных чувств с помощью биологических аргументов — образно выражаясь: движение вида по направлению ко все более мягкому, все более интеллектуальному стадному животному и к так называемому 'социальному равновесию', — то ожидание такого будущего лишено всяких оснований.
Если эта прогрессивная биологическая эволюция вида и возвышение земного человека представляется мне совершенно невероятной, то еще менее вероятным кажется мне и билогический декаданс. Насколько светлым был тот образ будущего, который рисовали Спенсер, Дарвин, а также и Ницше, настолько сегодня темен образ будущего, завоевавший влияние в кругах молодежи, особенно немецкой молодежи. Тут я имею в виду прежде всего ту имеющую также биологический смысл картину будущего, которую с душой и мастерством набрасывает Людвиг Клагес. В полном соответствии со своим учением о сущности человека, в соответствии с которым 'дух', сознание, воля, Я в ходе истории во все возрастающей мере подтачивают 'жизнь' и 'душу' — которые, согласно его оценке, взятой из позднего немецкого романтизма, суть наивысшая ценность существования — человек, в той мере, в какой он 'думает', должен думать механистически и в той мере, в какой он 'хочет', должен производить на свет все больше механизмов и ставить их между собой и девственной природой — до тех пор, пока он не окажется более не в состоянии владеть и управлять этими механизмами и пока они его под собой не похоронят. Так, путь духа, согласно учениям этих панромантиков, в качестве одного из виднейших представителей которых я назвал Л. Клагеса (с таким же успехом я мог бы назвать л.Фробениуса, Э. Даке, О. Шпенглера, Т.Лессинга) — это смертельный путь для жизни и души в человеке (а поскольку человек технически овладевет органической природой, то и для самой живой природы); ибо отдельное живое существо само производит психические и физические механизмы, от которых умирает.
До такой степени психологически понятной и в то же время гипнотической для наших сердец предстает эта мрачная картина будущего человека, что, казалось бы, остается лишь одно: бежать в какой-нибудь уголок природы, чтобы там жаловаться на человека и его историю, восхищаться дремучей стариной и ее последними остатками в мифах, легендах, сказках, обычаях и аффективно (pathish) погружать себя с помощью наркотиков и воздержания от всякого рода 'деяний' в ушедшие дни первобытной души! Тот из нас, кто пережил мировую войну, в ходе которой так часто можно было прочесть в информационных сообщениях: 'По техническим причинам было невозможно...', например, отказаться в решающий момент от войны подводных лодок, или в начале войны отменить объявленную царем мобилизацию русской армии и т.д.; кто пережил в большом и малом все последнее развитие Запада в 20-м веке, все возрастающую неуправляемость масс, неуправляемость финансового капитала, ставшего автономным — кто из нас не лелеял в своей груди чувств, идущих навстречу этой мрачной декадентской теории? Но — что же означает это поздне-западноевропейское intermezzo для человечества, для человечества в целом? Мало или даже вообще ничего! Эта пессимистическая теория является столь же узкоевропейской, как и теория верящего в прогресс позитивизма — только с обратным ценностным знаком. Кризис Европы отнюдь еще не симптом смерти человечества, и даже 'заката Европы'! Как призыв к пробуждению этот комплекс идей важен и знаменателен, но как о предсказании о нем такого сказать нельзя. 'Дух' — не враг жизни и души! Конечно, он наносит раны, но сам же их и исцеляет. Тот же самый капитализм, например, который так опустошил органическую природу в эпоху дровяной топки до конца 18 столетия, поставил неорганическую энергию на службу экономики в последующую эпоху, когда стали использовать кокс и уголь, что позволяет теперь беречь и щадить органическую жизнь; а в будущем он найдет применение еще и другим видам энергии, которые те же социально-необходимые затраты будут перекладывать на все более низкие силы (как, например, силы воды, виды радиоактивной энергии), освобождая тем самым более высокие. Не дух, а только сверхсублимированный 'интеллект', который Клагес перепутал с 'духом', вот он является в известной мере врагом жизни — 'интеллект, лишенный мудрости', чуждый высших ценностей и идей разума! И не возможна ли тут де-сублимация — что я под этим понимаю, об этом ниже — посредством воспитания, если речь идет об отдельном существе, применительно же к виду — посредством систематической евгеники, в той достойной ее форме, в какой она пропаГандируется сегодня в Германии Евгением Фишером из Института им. Кайзера Вильгельма, а также многое другое? И еще: я признаю, что для нашего ограниченного культурного региона существует опасность погибнуть в результате механизации — это значит: не вымереть, а стать бессильным в политическом и культурном отношении. Однако лишь в том случае, если новое искусство самообладания не придет на подмогу обладанию природой, которое Запад до сих пор так односторонне развивал. Но об этом позже.
Если, таким образом, речь идет о будущем человека и его новом образе, то я могу позволить себе думать только о таком образе будущего, который соответствует не автоматически наступающей — позитивно или негативно направленной - трансформации органических природных задатков человека, но который представляет собой прежде всего 'идеал', доступный его свободному самоформированию формированию той чрезвычайно пластичной части его существа, которая, прямо или косвенно, доступна духу и воле. То, что идет от духа, идет не автоматически, не само собой. Оно должно быть взято в руки. В этом смысле верны слова француза Гратри: 'Не только каждый в отдельности, но и все человечество может кончить и как святой, и как негодяй, в зависимости от того, чего оно хочет'. Человек — это существо, сам способ бытия которого - это все еще не принятое решение о том, чем оно хочет быть и стать.
Но если и должно быть имя у идеала, то идеал для человека это 'всечеловек', а не 'сверхчеловек', задуманный уже с самого начала отдаленным от массы и всякой демократии. Сверхчеловек. как и недочеловек, должен, однако, в идеале всечеловека стать человеком.
В ходе своего становления, известного нам, вплоть до сегодняшнего дня человек проявил себя как существо, наделенное необычайной пластичностью. Поэтому для всякого философского направления является величайшей опасностью понимать идею человека слишком узко, выводить ее из одного только естественного или только исторического образа или усматривать ее в одной такой узкой идее. Идея 'animal rationale' в классическом смысле была слишком узка: 'homo faber' позитивистов, 'дионисический человек' Ницше, человек как 'болезнь жизни' в новых панромантических учениях, 'сверхчеловек', 'homo sapiens' Линнея, 'l'homme machine' Ламетри, человек только 'власти', только 'Libido', только 'экономики' Макиавелли, Фрейда и Маркса, сотворенный Богом и падший Адам — все эти представления слишком узки, чтобы охватить человека целиком. Все это — как бы идеи вещей. Но человек — не вещь, он есть направление движения самого универсума, самой его основы. Человек есть 'микрокосм и одухотворенное живое существо' — я надеюсь, что эти идеи — уже не слишком узкие петли для многообразия его возможностей и форм. Итак, отворим просторы человеку и его сущностно бесконечному движению и — никаких фиксаций на одном 'примере', на одной, естественноисторической или всемирно-исторической
