— Как в среду? — всполошился Немтышкин. — В среду его отпускать! Человек же в камере томится! Невинный человек! — он патетически повысил голос. — У него сердце больное. Мы вот тут приложили справки от врачей. А если с ним что-нибудь случится? Тут ведь не то что каждый день, а каждая минута — решающая. Вы только подумайте, раз — и инфаркт!
— А я вам говорю, на среду у меня это записано, — упрямо возразила она. — Не надо тут мною командовать!
Я знал, как легко раздражаются судьи, пока они не взяли денег, и уже понял, что дружба Немтышкина с Безверховой отнюдь не была столь нежной, как Немтышкин пытался мне это представить. Его присутствие не способствовало взаимопониманию. Скорее, даже мешало. Я многозначительно кашлянул.
— Евгения Ивановна, — заговорил я, перехватывая инициативу, — мне бы хотелось с вами посоветоваться...
Я выразительно посмотрел на Немтышкина.
— По личному вопросу, — добавил я, понижая голос.
Немтышкин догадался, обиделся, с достоинством одернул пиджак и вышел из кабинета, захватив свой портфель.
— В чем проблема? — ласково спросил я, глядя на нее со всей отпущенной мне природой нежностью.
Она придвинулась ко мне поближе.
— Были уже у меня по этому делу, — призналась она, понижая голос. — Просили. Только наоборот.
— Налоговая? — поразился я.
Обычно судьи не вступали в предварительные переговоры с обвиняющей стороной, поскольку та, довольствуясь государственным бюджетом, не могла принести ничего существенного на алтарь Фемиды.
— Зачем налоговая? — поджала она губы. — Другие люди. Серьезные.
Она взяла бумажку, быстро обернулась на дверь, написала «5», мельком показала мне и тут же жирно зачеркнула.
— Это было их предложение? — уточнил я шепотом.
Она цыкнула на меня и прижала палец к губам, призывая не произносить вслух столь неосторожных фраз в ее кабинете.
— То есть... вы... связаны обязательствами? — Я старался подбирать слова как можно тщательнее.
Она энергично закивала. Это означало, что она уже взяла пять тысяч долларов от кого-то из людей Гозданкера и пообещала тянуть с освобождением Пахом Пахомыча до последнего. Я присвистнул, выругал про себя Гозданкера, алчность судьи и нерасторопность Немтышкина, который мог бы подсуетиться и раньше, в выходные.
— Ну, это несерьезно, — небрежно сказал я вслух.
Притворно зевнув, пододвинул к себе бумажку и написал: «10». Она взяла листок, нацепила очки, покрутила его с разных сторон и порвала в мелкие клочья.
— Ясно, — коротко ответила она. — Это меняет дело. Я облегченно перевел дыхание.
— Но тянуть не надо, — предостерегла она.
— Немедленно! — ответил я и полез в портфель за деньгами.
— Да вы что! — замахала она на меня. — Вы что творите! Не в моем же кабинете! А вдруг за нами наблюдают?! С какой-нибудь скрытой камеры?
Я отдернул руку и замер с пачкой в руках. С неожиданной для ее грузного тела быстротой она просеменила к двери и заперла ее на ключ.
— Ну, ладно, — вдруг решила она. — Раз уж у вас с собой. А то мало ли что потом может случиться!
Взяв у меня пачку, она пересчитала купюры, достала из ящика стола мятый пластиковый пакет, аккуратно завернула в него деньги и засунула на дно своей объемной обтрепанной сумки, полной каких-то папок.
— Хорошо, что вы ко мне пришли, Андрей Дмитриевич, — размягченно промурлыкала она, опускаясь в кресло и складывая пухлые руки на животе. — А то председатель нашего суда с вас, знаете, сколько бы запросил? Ого-го! Фирма-то у вас богатая. Просто нравитесь вы мне. Есть у вас такой подход к порядочной женщине. Уважительный. Сразу видно настоящего мужчину.
Последнюю фразу она произнесла с каким-то даже кокетством.
2
В тот же понедельник, около часу дня, Лисецкий вызвал к себе Храповицкого. С утра у губернатора уже побывал Лихачев, и теперь Лисецкий собирался поведать Храповицкому о результатах их встречи.
Губернатор был расстроен и не скрывал этого. Склонившись над столом и уперев в него локти, он водил подбородком по переплетенным пальцам и хмурился.
Обычно приспущенный узел его галстука на сей раз болтался где-то на груди, что свидетельствовало о том, что губернатору в его нынешнем состоянии безразлично, как он выглядит.
Храповицкий сидел напротив него, прямой как палка. По лицу Лисецкого он уже догадался, что хороших вестей не будет, и готовился к тяжелому объяснению.
— Взяли они твоего директора, — объявил Лисецкий. — Несмеянова, что ли. Так, кажется, его фамилия. Я тут где-то записал. Прячут его от тебя. Показания выколачивают.
— А что он может показать? — несколько нервно возразил Храповицкий. — Насколько я понимаю, к делам он никакого отношения не имел. Неприятно, конечно. Но особой опасности я тут не вижу.
Однако губернатор не разделял его мнения.
— Ну, как же так, Володя! — упрекнул он. — Как ты это допустил? Надо же было что-то предпринять! Такой важный вопрос — и на тебе! На самотек отпустить! У тебя под носом загребли твоего человека. Отправил бы его куда-нибудь подальше на время! Ведь ты же не новичок в этих делах! Меры безопасности заранее надо было принимать.
Храповицкий виновато понурил голову. Он тоже считал это своим промахом, или, вернее, промахом своих подчиненных.
— Вот Лихачев теперь прыгает до потолка от счастья! — продолжал сыпать соль на его раны Лисецкий. — Говорит, на этого Несмеянова только посмотреть — сразу все ясно становится. Старый алкоголик, чуть ли не бомж. Полуграмотный какой-то. Конечно, все на тебя валит. Дескать, выполнял твои приказы.
— Да я этого Несмеянова в глаза не видел! — задохнулся от возмущения Храповицкий. — Я его имя только на днях первый раз услышал! Он же меня встретит — не узнает!
— Да что ты мне-то доказываешь! — отмахнулся губернатор. — Мне и так все ясно. Это Лихачев тут пыжится, генеральскую грудь колесом выкатывает. А у самого сынок бизнесом занимается. Можно подумать, он налоги платит! Дело же не в этом...
Он отвернулся от Храповицкого и со злостью нажал кнопку селектора.
— Чай! — крикнул он. — Я чай велел принести! Сколько еще ждать можно!
И отключился, не слушая испуганных оправданий секретарши.
— Полтора часа мы с ним разговаривали, — продолжил он в той же раздраженной интонации. — И знаешь что, Володя? Не понравился мне наш разговор. Совсем не понравился. Нехороший он получился. Представляешь, что он мне в конце сказал? Если, говорит, станете на меня давить, я всю область в компромате утоплю! Я, говорит, все знаю. Про всех. И с этим ушел. Ты вообрази! Да мне за всю мою жизнь таких слов никто не говорил. Губернатору угрожать — ты только подумай!
Лисецкий был так рассержен, что выражался прямо, оставив привычку томить собеседника недомолвками.
