Меня «давали читать наверх», амортизировали отказы, говорили слова ободрения, предлагали приносить еще тексты. Я приносил, приносил и доприносился: один добрый человек пристроил в журнал «Искатель» мой довольно крупноформатный рассказ.
И вот, представьте себе, через какое-то время я обнаруживаю, что «Искателя» с моим рассказом в киосках нет! Предыдущие номера есть, последующие — есть, а тот, где дебютировал я, как корова языком слизала! И киоскерши говорят: что вы, его уж давно нет, все спрашивают именно этот номер…
Я задыхался от сердцебиения: первая публикация — и сразу такой успех!
Есть такое понятие: проснуться знаменитым. Я несколько дней подряд знаменитым засыпал. А через неделю, совершенно случайно, узнал: именно в этом номере «Искателя», впервые в Советском Союзе, был напечатан роман классика английского детектива Хедли Чейза…
Из-за чего и случился ажиотаж.
Можно так поступать с человеком, я вас спрашиваю?
«Все только начинается…»
Существо всеядное, я чего только не писал; даже, наглец, переводил Шекспира (штук десять сонетов, как с куста!); наконец, по примеру Александра Иванова, очень популярного в те годы, втравился в стихотворный фельетон.
Именно такого рода мой текст впервые и напечатали в «Литературке».
Дело было в феврале 1984 года. Я открыл газету — и увидел свою фамилию, набранную типографским шрифтом. Я закрыл газету, переждал сердцебиение и открыл ее снова. Фамилия была на месте! Этот фокус в тот день я проделал еще несколько раз: никак не мог нарадоваться.
Потом я ехал в метро — и ежели видел у кого в руках «Литературку» (в те годы ее еще читали), то старался понять, не ту ли самую полосу изучает пассажир. Если да — начинал ревниво всматриваться в лицо… И горе было этому человеку, если он не смеялся!
Первый успех страшно меня ободрил, и вскоре я затоварил «Клуб 12 стульев» своими текстами по настольные лампы, продолжая наращивать объемы. Из счастливого стахановского состояния меня вывел заведующий «шестнадцатой полосой» Павел Хмара: однажды он тактично обратил мое внимание на то, что мои «пародии» по силе комизма не выдерживают конкуренции с оригиналом.
Возразить было нечего: обитатели родимых парнасов от чистого сердца писали иногда такое, что переплюнуть это было невозможно.
И тогда я принес Хмаре уже не пародию, а практически заявление в суд.
История этого сюжета такова. Роясь, по выражению поэта, «в окаменевшем говне» советских литературных журналов, я обнаружил в одном из них опус Сергея Михалкова. Опус назывался «Советы начинающему поэту». Я прочел эти советы и испытал чувство, пережитое Оста-пом Бендером наутро после того, как вслед за Пушкиным он написал «Я помню чудное мгновенье». Я понял, что где-то уже читал что-то очень похожее по содержанию — правда, гораздо более изящное по форме.
И вспомнил где. И достал с полки томик Библиотеки Всемирной Литературы. И принес в «ЛГ» «Два документа и элегию».
«Документ №1.
Раймон Кено, перевод Мих.Кудинова
Документ №2
Сергей Михалков
В целях экономии места опускаю несколько строф пыльных банальностей, следовавших в столбик вслед за первой. Заканчивалось стихотворение так:
Элегия (уже моего производства) звучала так:
Хмара прочитал это и сказал: — Замечательно.
И вернул мне листок. Я спросил: как насчет того, чтобы это напечатать? Павел Феликсович посмотрел на меня, как на тяжелобольного, и сказал:
— Виктор! Это Михалков. Я сказал: ну и что?
Хмара посмотрел на меня так, как будто я только что, на его глазах, с рожками на плоской голове, вышел из летающей тарелки.
— Вы молодой человек, — сказал наконец Павел Феликсович, — у вас всё только начинается…
Сказавши это, Хмара замолчал, но я почему-то понял его так, что, если произведение будет напечатано, у меня всё может тут же и закончиться. Скорее всего, он был прав.
Впрочем, с высоты нынешнего знания о советской литературе, замечу, что обвинение в плагиате было некорректным: гимнописец, скорее всего, не читал ни Раймона Кено, ни собственный текст в «Авроре».
