Сварганил все это по-тихому какой-нибудь литературный негр с михалковских плантаций, — так что, как говорится у юристов, обвинение нуждается в переквалификации.
А в общем, конечно, я нарывался — и не исключено, что нарвался бы, но тут случилась перестройка. Яд, накопленный мною к двадцати восьми годам, понадобился аптекам, и меня начали помаленьку публиковать.
Рубка «хвоста»
Отделом «Сатиры & юмора» в «Московском комсомольце» заведовал в те годы Лев Новоженов — человек меланхолический и к суете не склонный. Он брал у меня из рук рассказик, знакомился с содержанием первого абзаца, потом сразу заглядывал в последний, заодно получая представление о размере текста, и, откладывая листки в сторону, сообщал:
— Сдам в четверг.
Мое честолюбие рвалось наружу, мне надо было, чтобы меня оценили, похвалили…
— Лева! — просил я. — Прочти!
— Ну чего я буду это читать? — резонно отвечал Лева. — Я же вижу: хороший рассказ…
Хороший не хороший, но если на верстке выяснялось, что текст не влезает в полосу, его сокращали простым арифметическим способом: отсчитывали лишние знаки с конца рассказа и ставили точку в том месте, где отсчет заканчивался. У газетчиков эта процедура называется «рубить хвосты».
Когда эдаким образом мне отрубили однажды «хвост» по самые уши, я потерял пиетет и возопил. Лев Юрьевич хладнокровно переждал авторскую истерику и поинтересовался:
— Фамилию твою набрали правильно?
— Да, — вынужден был признать я.
— Ну вот, — удовлетворенно произнес Новоженов. — Сегодня еще сто тысяч человек узнают, что ты есть. Скажи спасибо.
И я благодарил Новоженова и учился у него относиться ко всему философски… Но, кажется, так и не выучился.
Эстрада ждет
Насчет правильно набранной фамилии — Новоженов как в воду глядел.
Году эдак в восемьдесят четвертом случилось одно из первых моих выступлений: на окраине Москвы, в парке имени Дзержинского.
Дзержинского там как раз не хватало. Придя за кулисы, я обнаружил там пьяного в зюзю конферансье — москонцертовского детинушку в розовой рубахе. Детинушка явно нуждался в расстреле.
— Старик, — сказал он, когда я втолковал ему, что в числе прочих приглашен выступать. — Как тебя объявить?
Видя состояние товарища по эстраде, я печатными буквами написал в тетрадке свое имя и фамилию, выдрал лист и отдал его в нетрезвые руки. Конферансье прочел и сказал:
— Это мало.
— Нет-нет, — торопливо заметил я. — Совсем не мало. Больше ничего не надо!
— Старик! — ответил детинушка и, приобняв, обдал меня запахом, свойственным этой местности. — Ты не волнуйся, я тебя объявлю. Это моя работа — подать артиста публике…
И он меня подал.
— Выступает! — торжественно крикнул детинушка, как будто за кулисами ждал выхода как минимум Кобзон. — Лауреат премии журнала «Крокодил», лауреат «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты», лауреат…
Минуты за полторы он напророчил все звания, которые мне предстояло получить в ближайшее десятилетие, и закончил:
— Виталий Шендрякевич!
Напутствие
Минимум раз в неделю в те годы я приходил в «МК» — и не только к Новоженову. Через пару дверей по тому же коридору в «Комсомольце» работал Александр Аронов.
Простенькая песенка «Если у вас нету тети…», мигом ушедшая в народ после выхода «Иронии судьбы», не сделала всенародно известным ее автора: он поразительным образом не умел — или не хотел — быть знаменитым. Поэзия Аронова — мощная, самобытная (как невозможно было ни с кем перепутать и самого Аронова: кряжистого, похожего на сильно выросшего тролля), — еще ждет своего часа. Хорошему стихотворению некуда торопиться, но — прочтите «Когда горело гетто…», прочтите «1956 год» и удивитесь, что вы прожили десятки лет, не зная ни этих стихов, ни фамилии их автора.
История, однако, не про стихи, а про вполне практическое напутствие, которое дал мне Аронов перед моей женитьбой (невеста обитала в том же редакционном коридоре).
— Жениться, — сказал он, — нужно один раз. Каждая следующая жена хуже предыдущей!
И блистательно развил этот тезис.
— Ей не можешь простить не только ее недостатков, но и отсутствия достоинств предыдущих жен…
«Не делайте этого…»
Однако и первая же моя свадьба чуть было не расстроилась уже в ЗАГСе.
Мы пришли подавать документы и сели заполнять бумажки в кабинете у какой-то государственной тети. Пока мы писали, тетя включила радио, и радио строго сказало:
— Не делайте этого, и скажите своим друзьям, чтобы этого не делали!
Наши руки дрогнули и замерли над заявлениями.
Через пару секунд выяснилось, что речь идет о разрушении муравейников.
Еще через минуту зловредное радио запело:
«Нам дворцов заманчивые своды
Не заменят никогда свобо-оды!»
Сцендвижение
Между тем — между первыми выступлениями, первыми публикациями, женитьбой и работой во Дворце пионеров — я начал преподавать в театральном институте предмет под туманным названием «сценическое движение».
Случилось все само собой и, как говорится, не было бы счастья… Из армии я вернулся в некондиционном виде: опухший от воды и капусты и забывший, что такое обычный кувырок через голову. Не имея в виду ничего, кроме физической реабилитации, я начал ходить на тренинг в Щукинское театральное
