Интеллигенты
1999 год. Звонок из «Вечернего клуба».
— Скоро первое февраля — день рождения Бориса Ельцина. Что бы вы хотели ему пожелать через нашу газету?
(А в голосе ехидство провокаторское.)
— Здоровья, — отвечаю.
— А еще?
— Просто здоровья.
— И больше ничего не хотите сказать?
— Нет.
— Ну-у… — разочарованно тянет голос в трубке, — это редактор не напечатает…
Им надо было, чтобы я публично схамил.
У них подзаголовок: «газета московской интеллигенции».
Зря я так
В 2003 году мне позвонили из «Комсомольской правды» и сообщили, что хотят сделать меня ихним «Лицом года». Я от такой чести, разумеется, отказался: в период «мочения» НТВ «Комсомолка» выступила по полной программе: от эфэсбэшных «сливов» до прямого вторжения в личную жизнь журналистов. Да и вообще, желтоватый листочек, чего уж там…
Через какое-то время со мною пожелал поговорить по телефону главный редактор вышеозначенного органа. Поинтересовался причиной отказа — они ж со всей душой… Я изложил свои доводы.
— Зря вы так, — сказал на прощанье главный редактор.
Смысл этой фразы я понял довольно скоро: в «Комсомолке» появилось большое письмо читательницы, посвященное персонально мне. Шендерович выдохся, юмора не осталось, осталась одна злость…
У Цветаевой, по другому поводу, сказано было: «Еще вчера в глаза глядел…»
Доходное дело
Поскольку желтой прессы я не читаю, то иногда оказываюсь не в курсе собственной личной жизни. А напрасно! Что-то такое они там знают…
Журналистка N., по праву давнего знакомства с моей женой, сделала ей недавно такое коммерческое предложение: когда, сказала, вы с Шендеровичем будете разводиться, дай знать мне первой, я опубликую интервью, гонорар — тысяча баксов — пополам!
Теперь жена меня шантажирует. Говорит, если что — она в плюсе…
Горизонты журналистики
Звонит девица из «Аргументов и фактов» и говорит:
— Мы бы хотели интервью с вами, с фотосъемкой у вас дома. Вы согласны?
— Нет, — отвечаю. Журналистка говорит:
— Ну и ладно.
И вешает трубку.
Журналисты, вообще, бывают талантливые — и очень талантливые.
В конце девяностых в Москву приехал с концертом Рей Чарлз, слепой черный гений. В числе прочего на первой пресс-конференции, его спросили:
— Как вам понравился Кремль? Переводчик, слава богу, выкрутился…
Старые друзья
Светская жизнь бьет ключом. Неизвестный мне господин, невесть откуда добывши мой домашний телефон, приглашает на тусовку в честь открытия нового пивного ресторана:
— Встреча старых друзей! Приходите! Все будут!
— Кто «все»? — уточняю.
— Ну, вообще — все! Жириновский, Пенкин, Митрофанов, Аллегрова… Все!
Я и совесть
Подходит ко мне как-то на улице человек, берет за руку, трясет ее, трясет, а потом говорит:
— Леонтьев! Молодец!
Чур меня… Ну этот хоть обознался. А другой (который не обознался) просто схватил за рукав и сообщил:
— Виктор! Вы — совесть России. Совесть России! Подумал и уточнил:
— Вы — и Хинштейн.
Мадам Сургут
1999 год, концерт в Бостоне. После выступления стою, надписываю книжки эмигрантам: «Борису, дружески», «Льву Семеновичу, на память», «Инне, с симпатией»… Подходит дама больших достоинств, с брошью-роялем на выдающейся груди.
— Как вас зовут? — спрашиваю, готовя стило.
— Как? — говорит она. — Вы меня не помните?
В голосе дрожит нескрываемая обида. Впечатление такое, что довольно длительное время мы с ней просыпались в одной постели. Публика с нескрываемым интересом кучкуется поближе к диалогу.
Я холодею и внимательно всматриваюсь в лицо дамы. Вот убей меня бог, если я ее помню! Хотя где- то, кажется, видел. Но не в постели. Я склеротик, но не до такой степени.
— Простите, — говорю, — но…
И развожу руками, изображая забывчивость гения.
— Как вам надписать книжку?
Жалкая попытка слинять из сюжета позорно проваливается.
— Конечно, — громко говорит дама, — где же вам меня помнить. Вы же теперь — звезда!
Немедленно покрываюсь холодным, мелким потом стыда. Моруа, блядь. Встречи с незнакомкой. О господи! Эмиграция рассматривает меня с открытым презрением. Припертый к стенке, с отчаяния бросаюсь
