…безо всяких кавычек. А просто: «Продаются крылья для старого москвича».
Свой человек
Дело было в Штатах. У одного нашего (слабо говорившего по-английски, а по-американски не понимавшего вообще ни слова) прихватило сердце, причем прихватило крепко. Он набрал номер 911, о существовании которого знал по одноименному сериалу — и вскоре действительно приехала «скорая».
Больше жестами, чем словами, россиянин объяснил: сердце. Его отвезли в больницу, поставили капельницу… Весь в испарине, он лежал, не имея ни сил, ни возможности что-либо попросить. И долежался. Над каталкой склонился здоровенный негр в зеленом врачебном халате и спросил:
— Ну что, браток, хуево тебе?
На чистом русском, хотя и с легким акцентом.
Оклемавшийся впоследствии пациент описывал свои ощущения так: «И я понял, что я умер». Но это был не ангел, а медбрат, специально вызванный администрацией больницы для общения с русскоязычным.
Он закончил медучилище в Тамбове.
Границы гостеприимства
В глубоко советские времена один ответственный партийный работник был послан с миссией в Иерусалим — речь шла об имущественных вопросах, связанных с владениями Русской православной церкви. Но рассказ будет не о недвижимости, а в некотором смысле — совсем напротив.
Сидит, стало быть, ответственный партийный работник в православном монастыре и ужинает с батюшкой, одновременно беседуя с ним на интересующие партию хозяйственные темы. И прислуживает им за столом монахиня таких кондиций, что при ее появлении обсуждение имущественных вопросов застревает у ответственного работника в горле.
Следует заметить, что в свободное от партийных поручений время он был вполне практикующим мужчиной.
Батюшка же при появлениях прислужницы сохранял полнейшее спокойствие, будучи, видимо, целиком погружен в православие.
Следует заметить, впрочем, что за монастырским столом они не токмо ели, но и обильно, пили, и отнюдь не святую воду, отчего быстро сблизились. Поэтому через какое-то время, уже ближе к ночи (а ночевать ответственный работник оставался в монастыре), он, проводив прислужницу достаточно выразительным взглядом, поинтересовался:
— Батюшка, а как у вас насчет гостеприимства? На что батюшка ответил с христианской прямотой:
— Гостеприимство мое безгранично, но баба эта — моя.
Не для себя
Знакомая театроведка попросила меня добыть ей контрамарку на спектакль, а спустя примерно неделю…
Спустя примерно неделю — сижу в театральной библиотеке, мараю бумагу. Зальчик небольшой, слышно, когда переворачивают страницу. Тут в дверях появляется моя контрамарочница, видит меня и в порыве благодарности громко сообщает:
— Витя, как это было замечательно!
В библиотеке становится совсем тихо. Девушки перестают писать свои рефераты и поднимают головы. С интересом смотрят на меня, на мою знакомую (молодую интересную брюнетку), потом снова на меня…
Они ждут развития сюжета, и моя знакомая не обманывает девичьих ожиданий.
— Витя, — говорит она. — Я хочу попросить тебя еще раз о том же, но не для себя!
О, как мне было хорошо в тот вечер в театральной библиотеке!
Лучше — сразу
Звонок моей жене на рассвете:
— Вы, наверное, жена Шендеровича.
— Да.
— Простите, что звоню в такую рань, но я решила: лучше сказать сразу…
Жена от таких слов сразу проснулась.
— Я хочу вас предупредить, — сказала женщина на том конце провода. — Я занесла Виктору вирус… Я не нарочно…
Впоследствии оказалось, что звонила редактор Ася — и речь шла о письме, которое Она послала мне по имейлу.
Два мира…
Одной моей знакомой в день ее рождения позвонила приятельница. С Кипра.
— Я желаю тебе, — сказала она, — чтобы твоя жизнь всегда была такой же безоблачной и прекрасной, как этот день…
— Спасибо, милая, — сказала моя знакомая, прижимая трубку к уху плечом. Она стояла на кухне, варганя детям обед.
За окном стояла пасмурная, беспроглядная московская осень.
Весна
Я лег спать ночью, среди отчаянной московской зимы, в пору образцово-показательных крещенских морозов, а проснулся от звука капели.
Я встал и раздернул шторы. По карнизу тарабанила вода. Она била в цинк и, отскакивая, сверкала на солнце. Это было прекрасно. Я открыл окно настежь, вдохнул всей грудью бодрящий утренний воздух, подставил руку под нежданную капель… О Господи, ведь действительно — весна! В совершенно элегическом настроении я высунул башку на улицу. Мимо меня с шипением пронеслась дымящаяся балка.
Я всунул башку обратно в квартиру, подумал и осторожно высунулся на улицу снова.
Внизу стояли две пожарные машины. Наверху, через несколько этажей и точно надо мной, горела квартира. Бойцы в касках поливали ее из брандспойтов.
Вот тебе и вся оттепель.
