Виктор Шендерович
Неснятое кино
Неснятое кино
Эта книжка – призрак. Лучше сказать: сходка призраков, вечерние посиделки галлюцинаций.
Так и видишь этот ужин, за торжественным столом, при свечах, колеблемых невидимым дыханием: вот психологический триллер, растаявший дымом в девяностом, напротив него – комедия, не ставшая хитом девяносто второго… Вот мелодрама, не снятая в девяносто третьем (режиссерский дебют, господа); а вот – несостоявшаяся лента классика советского кино…
Голоса за столом.
Рассказать вам, господа, кто должен был во мне играть? Ах, не может быть! Да-да, именно. Вы представляете, как бы он это сыграл? М-м-м… (Общий стон восторга). И что же? Он еще спрашивает… Боже милосердный, неужели и на вас не нашлось денег? (Общий вздох.)
Бокалы поднимаются в невидимых руках: не чокаясь, господа, не чокаясь…
Открывается дверь. Входит мажордом с лицом автора: господа, к вам – притча! Мажордом склоняется в легком поклоне; слышен шелест страниц (сорок две страницы формата А4, 77 291 знак, лето 2006-го).
Занавески вздувает сквозняк, по зале проносится сочувствующий ропот товарищей по несчастью; невидимая рука ставит на стол новый прибор, бутылка наклоняется над бокалом… бульк-бульк…
Располагайтесь. Помянем новоприбывшего, господа.
На самом деле все было совсем не так трагично.
Киносценарии, составившие эту книжку, я писал с надеждой и наслаждением. Я ржал и хихикал, когда меня вела по сюжету муза комедии; прислушивался к сердцебиению – то лирическому в любовной сцене, то тревожному, в пандан драматическим поворотам… Мне было хорошо! Я, что называется, гулял по буфету на родной театральной фактуре, я валял ваньку на злобе дня, я пробирался по шатким досочкам острого сюжета и прыгал солдатиком в темную воду триллера. Мечтал о кинославе и просто хорошем кино. Был не прочь внезапно разбогатеть. В общем, был ведом той самой энергией заблуждения (см. Льва Толстого), которой движется почти все.
Но я умел то, что умел, а чего не умел – того и не умел! Отношения с русским алфавитом у меня сложились, но слово фандрайзинг[1] так и не далось до старости. Ну, не райзинг они у меня, и все. Я честно подбрасывал монетку всякий раз, когда выдавался случай, и всякий раз она ложилась на решку.
Впрочем, как сказано у Бабеля, каждый должен держаться своей бранжи, а кино всегда было для меня веселой авантюрой дилетанта. И если что-нибудь придумается еще – обязательно подброшу монетку снова.
А то, что написано, – перед вами. Считайте, что вы уже в кино.
Гасим свет. Приятного просмотра…
Однажды в Союзе, которого вдруг не стало…
В рассказе «Про Вовчика и Кирюху» было полторы странички.
Я написал его в восемьдесят девятом году, когда перестроечный бедлам набирал полные обороты. Все шло вразнос, но степень разноса, конечно, в голове не укладывалась: если бы кто-нибудь сказал, что через пару лет не станет СССР, я бы только покрутил пальцем у виска.
История уже накрывала империю ржавым тазом, а мы всё еще пытались вычитать свое будущее в столбцах газеты «Правда».
Рассказик я где-то опубликовал и забыл о нем думать, пока однажды мне не позвонил незнакомый низкий баритон и не предложил сделать из этих полутора страниц полнометражное кино.
За плечами Ары Габриеляна было несколько кинокомедий, которые я не смотрел. И все-таки его фамилия была мне знакома по каким-то титрам. Я бы, конечно, замучился вспоминать, но Габриелян напомнил сам: я вызубрил его фамилию, вместе со всем советским народом, по титрам «Семнадцати мгновений весны». Ара был ассистентом Татьяны Лиозновой, монтировал хронику.
Мы встретились и начали выдумывать кино – в рабочем варианте оно называлось «Однажды в Союзе…».
Пунктирный сюжетный ход моего рассказа позволял надуть паруса веселым ветром. По полутора страницам мультяшными персонажами бегали Николай Рыжков, Эдуард Шеварднадзе, Горбачев, Буш, Миттеран и Фарид Сейфуль-Мулюков… Смерч комедии положений мы направили в другую сторону и сконцентрировались на гульбище, происходившем на родине.
Время на дворе стояло необычайное, и масштабы наших амбиций были ему под стать. Роль американского суперагента, попадающего как кур в ощип в сошедший с катушек СССР, Габриелян хотел предложить Сильвестру Сталлоне, на том значительном основании, что его мама вроде из Одессы.
Идея, признаться, была шикарная – и, ей-богу, иронический угол отскока от образа Рэмбо мог бы искупить для актера пропагандистский идиотизм голливудского персонажа.
Работа была в самом разгаре. Летом, исходя по?том в Дагомысе, я перевалил экватор сценария. Когда мы с семьей перекочевали на Рижское взморье, сюжет потек к развязке. 18 августа 1991 года в моем сценарии по улицам Москвы поехали танки…
Наутро жизнь марш-броском настигла литературу и привычно переехала ее, давя гусеницами. Когда сценарий был закончен, называться он мог бы уже – «Однажды в России…».
Дальнейшее рассказывать скучно да и вспоминать неинтересно. Обещанных денег на фильм режиссер не нашел. Это был первый из многочисленных обломов такого рода, и я расстраивался всерьез.
Время от времени Габриелян звонил мне и рассказывал об очередных переговорах. Потом звонить перестал.
А много лет спустя Александр Ширвиндт спросил: «Где ж ты был с этой комедией десять лет назад?»
Да примерно вот тут и был. Где сейчас.
Однажды в Союзе…
Двое джентльменов неторопливо прогуливались по аллеям парка. Вокруг мирно щебетали птицы, но это, конечно, не могло никого обмануть: джентльмены гуляли в самом что ни на есть шпионском гнезде – более того, сами этим гнездом и являлись.
– Сэм, – говорил один из них, пожилой благообразный мужчина со следами всех пороков на красивом лице, – помните ли вы, что дестабилизация Советского Союза – наша грязная, но святая цель?
– Конечно, сэр, – отвечал другой, помоложе, но уже с одним глазом. – И наш отдел предпринимает самые решительные шаги в этом направлении. Сегодня для окончательной дестабилизации обстановки в Союзе должен всплыть наш суперагент, «Минотавр».
– Он всплывет? – уточнил пожилой.
– Можете быть уверены, сэр, – ответил одноглазый.
Настоящее имя «Минотавра» было – Джон О’Богги. Как и обещал одноглазый, он всплыл перед самым рассветом – посреди пустого бассейна «Москва», в маске, с аквалангом и чемоданчиком в руке. Осмотревшись, О’Богги вынул из чемоданчика антенну и сказал:
– «Циклоп», я «Минотавр». Прибыл, приступаю к работе.
Сказавши это, Джон вылез из бассейна и, шлепая ластами, направился в раздевалку.
Над ничего не подозревавшей Москвой вставало солнце.
Рабочий Николай Артюхин проснулся от жажды. Стараясь не трясти головой, он по стеночке дошел до ванной и повернул кран. Воды не было.
– Уй-й-й… – застонал Артюхин и по стеночке же пошел на кухню.
В кране на кухне воды тоже не было.
– Уй-й-й… – застонал Артюхин и поплелся обратно в кровать.
По дороге он заглянул в зеркало. То, что там отразилось, поразило даже видавшего в нем всякое Артюхина – он инстинктивно отпрянул назад. Резкое движение заставило его схватиться за башку и
