– А тебе-то какое дело?
– Я ему дядя, вместо отца и матери. Он на моем попечении, вот я и пришел напомнить вашей милости.
– Что он – свободный! – оборвал его Тахи. – Мне все равно. Он пойдет со мной, всадником. Он не смеет жениться, понимаешь? Он должен быть со мной. Он, мерзавец, бунтует.
– Он свободный, – возразил спокойно Губец, – он не обязан идти в солдаты, он может жениться.
– Ферко, – закричала из окна госпожа Елена, – и ты все это спокойно слушаешь?
– Не обязан, – Тахи вспыхнул и поднял плеть, – не обязан, крестьянская ты собака! – И он замахнулся плетью на Губца.
– Остановитесь, сударь, – и, поглядев на Тахи, крестьянин с серьезным видом поднял руку. – Меня никто не бил, кроме турецкой сабли на службе короля.
Рука суседского господина опустилась. Он прищурился и окинул крестьянина злобным взглядом.
– Скажите мне, уважаемый господин, что вы намереваетесь делать с Джюро?
– Это ты вскоре увидишь, каналья, а пока я тебе велю попридержать свой собачий язык! Не выходи из дому, иначе я прикажу впрячь тебя в ярмо в воскресенье, перед стубицкой церковью, – крикнул Тахи и быстрыми шагами пошел к замку.
А крестьянин стиснул зубы, сжал кулаки, посмотрел в сторону высокого замка и прошептал:
– И ты вскоре увидишь, кровопийца!
И быстро пошел под гору к селу.
7
Высоко над Брдовцем плыла луна, и неподвижные листья блестели в ее лучах, словно серебро; не слышно ни души; во всех окнах села уже темно, только из одного струился свет. Около него, облокотившись на забор и повернув к луне лицо, стояла Яна, а перед ней молодой Джюро Могаич. Темные глаза девушки сияли необычайным блеском, а лицо было озарено такой улыбкой, словно ей снился рай. Джюро прислонился к столбу, глядел на девушку и никак не мог наглядеться.
– Яна, – сказал он нежно, – довольна ты, что все так вышло?
– И ты еще спрашиваешь, Джюро! – ответила девушка улыбаясь. – Я знала и верила, что ты меня не обманешь, потому что ты честен, но мне и во сне не снилось, что я так скоро буду твоей. Я даже боюсь, не верю такому близкому счастью.
– Неужто ты меня боишься? – спросил парень.
– Смотри-ка! Воображает, что я его боюсь! Я-то? Да я ни одного мужчины не боюсь. И с какой стати? Но у меня прямо голова закружилась: сперва ты мне сказал, что тебя хотят забрать воевать с турками, а потом – что мы вскоре повенчаемся. Не знала, смеяться мне или плакать. Все у меня в голове перепуталось.
– Не бойся, Яна, и эта забота пройдет, а через несколько дней ты увидишь, что все это правда.
– Ах, – продолжала девушка полушутливо, – ты ведь меня обманул! Боже мой, вот беда!
– Какая беда? – спросил Джюро с удивлением.
– Эх, я была такой прилежной пряхой и, слава богу, достаточно напряла, но соткано мало, а сшито еще меньше. Прямо стыд!
– Об этом, Яна, не беспокойся. И после найдется время.
– Да, после; но что скажут твои родственники, как станут по пальцам считать белье и каждую ложечку и упрекать меня, что я ничего не принесла в дом. Но, ей-богу, это не моя вина. Я сама хотела сделать все как можно лучше, и сделала бы, да отец не давал: «Не порти глаза по ночам; ты не знаешь цепы этого божьего дара, а свадьбу, может быть, придется ждать до морковкина заговенья». И я думала так же и довольно наплакалась, как вдруг свадьба-то на носу, а пряжа еще за печкой висит! Грустно.
– Разве тебе грустно идти за меня?
– Поди ты, – рассердилась притворно девушка и ударила жениха по плечу, – что за глупые шутки! Бога ты не боишься, что всякое слово оборачиваешь в худую сторону. Знаешь ведь, если б я не хотела пойти за тебя, так не пошла бы. Но мне грустно, что я так вхожу в твой дом. Я хоть и бедная, но милостыни не прошу.
– Вишь, какой кипяток! – Джюро улыбнулся, схватил девушку за плечи и посмотрел ей весело в лицо. – Эх, Яна, родная, брось мотать пряжу. Главное, что ты моя, моя. О другом я не забочусь. И пусть только кто-нибудь посмеет тебе слово сказать, я ему все кости переломаю.
Девушка легонько выскользнула из его рук и отступила на шаг, а он продолжал:
– Боже мой, и наговорились же мы с утра… Смотри, где луна и где Стубица. Право, мне пора идти.
– Ну, прощай, родной мой! Счастливый путь, и береги себя, – сказала девушка нежно.
– Прощай, Яна, покойной ночи! – ответил парень, протянув руку, которую она быстро схватила, и, опустив голову, прошептала:
– Покойной ночи, Джюро!
Так они расстались. Девушка медленно вернулась в избу, а парень, освещенный ярким лунным светом, быстро пошел к селу Запрешич, от Запрешича к мосту через Крапину, и дальше за Крапину до Иванца, что под горой, чтоб оттуда идти к Бистре. На сердце у пего было радостно, ноги его несли быстро, ночь была светла, горячая кровь не чувствовала ночной прохлады. Все было тихо и мирно вокруг, птицы не чирикали, вода не журчала, лес, кусты и дома словно превратились в темные глыбы. За селом Иванец путь идет под горой, а лес спускается к самой дороге. Вся облитая лунным светом, без единого темного пятнышка, она убегала далеко вперед. Вдруг как будто что-то зашумело в кустах. Джюро остановился, нагнул голову, прислушался. Ничего, ни дуновенья. Пошел дальше. Но чу! Опять что-то, как будто человеческий голос
