Пламя лучины весело играло на их головах. В углу пиликали гусли, лилось вино, а посреди комнаты кружилось бешеное коло. За столом против дверей сидели Гушетич, Ножина и Бистрич. Гушетич пил и довольным взглядом следил за пляской, Ножина молча смотрел перед собой, а ходатай Дрмачич кружился, покрикивая, в веселом коло. Люди веселы! Люди счастливы! Их ничто не тяготит! В это время вошел Илия Грегорич. В шапке у него торчало петушиное перо, на плечах была длинная шуба.
– Да здравствует Илия! – закричал развеселившийся народ. – Будь здоров и счастлив на веселой масленице!
– Веселитесь, братья, – и крестьянин сдержанно улыбнулся, садясь подле Ножины.
И снова поют гусли, звенят чаши, а коло кружится и кружится, словно его подгоняет нечистая сила.
– Эх! Валяй, девка! – закричал ходатай, прыгая, как козел. – И у самого сатаны в аду не бывает лучшего веселья!
Вбежала девушка и в ужасе прошептала:
– Идут из Суседа…
Люди встрепенулись, коло остановилось, гусли замолкли. В корчму вошел Петар Бошняк с четырьмя вооруженными спутниками.
– Добрый вечер, – приветливо сказал он. – Ну, что ж, веселитесь? Это правильно! Хозяин, три кружки вина! Будем пить, пока пьется!
Крестьяне сохраняли гробовое молчание. Вдруг взгляд Петара упал на ходатая, который, как кот, уставился на слугу Тахи.
– Ого! – И Петар засмеялся. – Какая вода тебя сюда занесла, избитая каналья? Разве ты забыл, что здесь растут виселицы?
– Я пришел, Петар, – сказал злорадно ходатай, становясь против Петара, – объявить тебе и твоему господину, что бока мои зажили и что каждая палка бывает о двух концах, а веревка не спрашивает, кому принадлежит шея – кмету или вельможе.
– Что ты сказал, каналья? – И Бошняк вскочил в ярости. – Ты бранишь моего господина? Ребята, – обратился он к своим спутникам, – вяжите собаку!
Дрмачич, попятился, ратники шагнули вперед, народ с ропотом повскакал. Бошняк свистнул, и десять вооруженных слуг вбежали в корчму.
– Вяжите собаку! – крикнул Бошняк. – А вы, канальи-кметы, ни с места!
Но в эту минуту поднялся Илия, распахнул одежду так, чтобы стал виден белый полотняный крест, нашитый у него на груди, поднял кружку и крикнул громовым голосом:
– Пора, братья! За нашу свободу и право поднимаются кирка и мотыга! Крестьянин свободен! Долой Тахи! Вставай!
– Вставай! – закричали все, и в один миг у всех в руках засверкали сабли и ружья.
Бошняк побледнел.
– Что же вы меня не вяжете? – спросил Дрмачич, захохотав.
– Вставай! С божьей помощью! – крикнул Ножина и выстрелил в окно.
В корчму мгновенно вбежало сорок крестьян с ружьями, и через минуту слуги Тахи лежали, связанные, на полу. Выстрел следовал за выстрелом, церковный колокол звонил все громче и громче, а вдали откликались другие выстрелы и другие колокола. И в эту масленичную ночь весь край, в котором с оружием в руках восстал народ, огласился кличем:
«С божьей помощью кирка и мотыга поднимаются за старую правду!»
32
– Боже мой, чем вы так напуганы, сын мой? – спросила Уршула Хенинг Степко, который только что возвратился из Загреба в Мокрицы.
– Плохо дело, – ответил вельможа, беспокойно шагая взад и вперед по комнате.
– Какие же вы привезли новости? Восстали крестьяне?
– Увы, восстали, – сказал тот, глядя в землю.
– Да говорите же, бога ради.
– Мы выпустили из рук поводья. Не знаю, что и думать. Злые вести, как черные вороны, слетаются со всех сторон к дворцу бана. Проклятое крестьянское движение разливается по всему краю, как поток. Не только мужичье Тахи взбунтовалось в Суседе и Стубице, но и кметы вдовы бана в Цесарграде подняли свои безумные головы. Кастелян оказал сопротивление, но крестьяне сожгли замок, захватили пушки и убили кастеляна. В горах Окич и вокруг Керестннца парод собрался и разрушил замок. Драганнчские дворяне идут под своим знаменем на Ястребарское, чтобы напасть на вдову бана. Кровопийца Тахи запер ворота в Суседе и зарядил пушки, чтобы ярость крестьян охладилась об окровавленные стены. Но крестьяне не напали на Сусед. Всюду по снежной равнине движется, извиваясь, словно черная змея, огромное множество разъяренных крестьян; у всех, как острые шипы, блестит оружие. Всюду слышен жалобный звон колоколов, всюду пылают поместья Тахи. Я проскакал через Ступник. В селе почти ни одного мужчины. Все ушли в войско, потому что у них оно теперь есть. Толпа соединялась с толпой – превращалась в отряд, отряд примыкал к отряду – и образовалось целое войско. И все поднялись сразу, одним махом.
– Они не идут на Сусед, не идут на Тахи? Так куда же? – спросила Уршула.
– Откуда мне знать! Идут на запад. Слышал, что они через Сутлу переправились в Штирию.
– А что понадобилось хорватам в Штирии, там ведь нет Тахи?
– Откуда мне знать! – И Степко сердито стукнул ногой о пол. – Но послушайте, что это? Звонят колокола. Слышите крики?
