Вампирша, на которой он женился, пыталась привлечь его внимание, помахивая шарфом и являя устрашающую улыбку. Я ему сказал, и он удрал на несколько футов, снова извинился за беспокойство и умотал назад к:
– Эй! – окликнул я, и он остановился. – Вы нашли, чем заняться в городе?
– Киношка есть. Правда, ничо такого не крутят. – Его осенило, он щелкнул пальцами. – Аллигатора видали?
Мы признались, что нет, не видали.
– Тут есть парк, отсюда по прямой кварталов пять-шесть. Гатор посередке. Не промахнетесь. – Он поскреб за ухом. – Вам пончики понравятся, у них тут «Криспи-крим».
Его хозяйка испустила вопль, какой-то выблеванный шип – должно быть, имя.
– Стоит на аллигатора смотреть? – спросила ты.
– Вероятно, при нормальных обстоятельствах – нет. Но любопытные черты у него имеются.
Трюфель взмахнул руками и заорал.
– Хорошенького дня. – И человек из Обжорвилля зашаркал к своему огрызку рая.
Я устыдился, что дурно подумал о бедном ублюдке. А потом ты высказалась – поразительное замечание, ибо, насколько я помню, впервые ты сказала фразу, которую мог бы произнести я. Неужто срастаемся? А может, оба так далеки от остальной жизни, что лишней доброты не осталось.
– Как в эпизоде «Симпсонов»[34] побывала, – сказала ты.
Парк – два-три квадратных, заросших растительностью квартала: по сути, рощица пальметто с вкраплениями эвкалиптов, гибискуса, креветочных растений и всего прочего. На побережье – военный мемориал, бронзовая плита, вмонтированная в кургузый цементный пьедестал, а в центре – выключенный трехъярусный гипсовый фонтан с бассейном коричневатой воды, размеченным архипелагами белесых водорослей. Все заглохло, все неухожено. Трава по колено, цветущие сорняки еще выше. Парк напомнил мне клочок каролинских дебрей, где мы гуляли, когда я приехал к тебе впервые после Нью-Йорка, – мы больше целовались, чем гуляли. Может, воспоминания сыграли свою роль: поиски аллигатора продвигались медленно – мы часто останавливались подурачиться.
Примерно в центре парка рос высокий мшистый дуб, а под распростертыми сучьями в прямоугольном пруду за железной щетиной забора обнаружился аллигатор. Взрослый экземпляр, футов восемь от носа до хвоста, цвета окислившейся зелени; точно ярь-медянка, он недвижно лежал в грязной воде, выставив спину и глаза. Выглядел зверюга празднично: каждый дюйм чешуйчатой кожи покрывали исписанные пестрые бумажки. Я говорю «бумажки», но если это и
Мы обогнули пруд, рассуждая, как и зачем аллигатора нарядили, но всерьез не подвергая сомнению логику, что определяла его наружность, – минимальная аномалия внутри громадной аномалии Пирсолла. Аллигатор ни разу не шевельнулся.
– Наверняка ел недавно, – сказала ты.
– Выглядит примерно как я после «завтрака чемпионов».
Я прислонился к дубу, ты – ко мне, и мы поцеловались. Лучшие наши поцелуи происходили под деревьями. Друиды в прошлой жизни.
– Ты когда вернешься в Нью-Йорк? – спросила ты.
– Зависит оттого, когда мы отсюда выберемся. И еще пару дней покопаюсь. А что?
– Да я думаю, когда лучше позвонить.
– Дома я много по делам бегаю – лучше договориться о времени до того, как уедем.
–
Мы обнимались под дубом, а я вспоминал, как лежал с поврежденной спиной. Ты звонила почти каждый день, часами разговаривала, мы планировали, что ты приедешь. Когда твой муж узнал, приезд отменился, телефонные звонки истощились, а затем прекратились вовсе. Ты сказала, что тебя разъедает чувство вины. Я знал, что после Пирсолла ты позвонишь, – я сомневался, будешь ли ты тем же человеком, что сейчас.
Ты костяшками постучала мне по лбу:
– Ты что это там делаешь?
– И говорить не стоит, – сказал я.
– Аналогично.
– Плохое?
– Нет, просто… мусор.
– Например?
– Например… ты не говорил, встречаешься с кем-то или нет.
Вопрос сбил плавное течение моих мыслей, и пришлось задуматься.
– Встречался.
– Она кто?
